Нужно ли нам резко увеличивать добычу нефти? Как будет проходить процесс взаимодействия с правительством в нефтяной отрасли? И как санкции подстегнули сельскохозяйственную отрасль к развитию? На эти и другие вопросы экономического обозревателя «Коммерсантъ FM» Олега Богданова ответил президент Некоммерческого партнерства «Российское газовое общество», председатель комитета Госдумы по энергетике Павел Завальный.
Фото: Иван Коваленко, Коммерсантъ / купить фото
— Есть что-то интересное, какие-то прорывные вещи, про которые можно сказать: начался процесс импортозамещения, и наши нефтяные, нефтегазовые компании будут пользоваться именно нашим оборудованием, в какой-то части хотя бы?
— Все технологии, третичные методы добычи нефти были известны давно. Обладали этими технологиями, но на фоне последних 10-15 лет, когда мы все больше и больше интегрировались в глобальную экономику, в том числе в вопросах энергетики, вступили в ВТО, мы больше рассчитывали на наших партнеров. Многие компании создавали совместные предприятия вместе с американскими и европейскими партнерами в части добычи газа. Мы развивали стратегическое партнерство, обмен архивами, обмен технологиями, обмен долями стоимости компаний, совместная часть в создании цепочки, в создании стоимости и так далее, шли по этому пути. Понятно, что на этом этапе не стояло задачи прикладной развития отечественной технологии, мы в открытую играли с нашими западными партнерами.
— То есть разделение труда: они своим делом занимаются, а мы своим.
— И, конечно, мир накопил достаточно технологий. Потому что, допустим, с проблемой добычи трудноизвлекаемых запасов нефти мир столкнулся давно. И та же сланцевая нефть в Америке — это не просто так, это накопленный годами опыт, и появилась высокая цена — больше $100 за баррель. Эти технологии были востребованы. Понятно, что у нас такой проблемы просто не было. Допустим, сегодня из общей добычи нефти порядка 8% — трудноизвлекаемые запасы. Из них 6% — Северная Америка, это Канада и Америка. Поэтому понятно, что они обладают этими технологиями, и горизонтальных бурений скважин, и многостадийного гидроразрыва.
— В принципе с нашей стороны такие технологии воспроизвести на национальном уровне проблем особых нет? Сколько времени обычно это занимает?
— У нас наука есть и промышленность, в принципе, нужно время.
— А сколько по времени? Год, два, три, пять?
— Дело в том, что компании, собственно, и раньше занимались этими вопросами, особенно компании такие продвинутые как «Сургутнефтегаз», ЛУКОЙЛ, может быть, не так активно, не так интенсивно, когда проще купить, чем создать, по времени всегда соблазн просто купить готовое и не париться по этому поводу. Сейчас проблема случилась, санкции, — жизнь заставляет. Вы же знаете нашу психологию русскую, долго запрягаем — быстро едем. Это нам такое испытание, чтобы мы мобилизовались и начали активно работать.
— Толчок, пинок.
— Пинок, да. Мы — птица гордая, без пинка, похоже, не летаем. Сейчас полетели. Я думаю, в течение двух-трех лет, по самым сложным технологиям — максимум пять, может быть, десять лет. Но то, что мы освоим — у меня сомнений никаких нет. Тому пример — в космос мы первые полетели. Другие более высокотехнологические вещи создали, продолжаем создавать. Потенциал у нас есть, и научный, и производственный, нам нужна мощная мотивация. Сегодня есть мотивация, политическая воля появилась. Я думаю, сейчас программы, которые уже имеются, буквально больше года приняты по основным направлениям там, где требуется импортозамещение прежде всего, Минпромторг, Минэнерго, ведущими нефтегазовыми компаниями определили основные направления, распределили между компаниями, какая компания занимается каким направлением, и потом это станет достоянием всех.
Принято решение о создании полигонов в каждом регионе, субъекте федерации, в том же Ханты-Мансийском округе появится два-три полигона, и в этом году появится нормативное обеспечение, создание таких полигонов, где будут отрабатываться технологии. Западные технологии обрабатываются, так и отечественные технологии, у нас очень есть интересные наработки, предложения наших ученых по добыче нефти, повышению коэффициента извлекаемости нефти. Это все надо отрабатывать, а потом уже с этими технологиями идти на шельф.
— Кстати, Павел Николаевич, мы беседовали с нефтяниками, с руководителями компаний. Основная проблема для них – налогообложение. Для того чтобы увеличить коэффициент извлекаемости запасов, необходимы новые технологии, и необходимы какие-то льготные условия для определенных компаний. Как этот процесс взаимодействия с правительством, с Министерством финансов в нефтяной отрасли будет проходить? Вы со стороны законодателей как это видите?
— Если в целом говорить о налогообложении и сравнивать с другими странами, допустим, сравнивать систему налогообложения с себестоимостью добычи нефти, у нас не самая критичная ситуация в целом.
— Из-за девальвации резко упала себестоимость, если считать в долларах.
— Составляет 65% нагрузки на нефтяную отрасль. Есть страны, где 60%, есть страны, где меньше, разные системы. Больше нареканий вызывает не это, больше нареканий вызывает сама методика налогообложения. У нас исповедуется на протяжении 15 лет так называемая фискальная система налогообложения с тонны добытой нефти. Тонну нефти добыл — заплати ставку НДПИ, нефть на экспорт поставил — заплати фиксированную ставку таможенной пошлины. Такая система. А месторождения все разные, большие, малые, большой глубиной залегания или нет, хорошая доступность или нет, проницаемость пласта, толщина пласта, нефть легкая, тяжелая, — себестоимость добычи везде разная, а ставка налогообложения одна. Есть попытка дифференциации, более гибкого подхода, чтобы более или менее все условия добычи привести к каким-то равным условиям. Месторождений сотни, и по каким-то принципам, каким-то критериям более или менее универсальны — толщина пласта, проницаемость пласта, глубина залегания, вязкость нефти, истощенных месторождений, — есть общие критерии, по которым сегодня и есть дифференциация ставки НДПИ, чтобы уровнять экономические условия добычи нефти, себестоимость нефти на разных месторождениях. Это грубая настройка. А на последнем заседании круглого стола комитета по энергетике, который проходил в Ханты-Мансийске, речь шла о том, что дебет скважин падает, еще три года назад средний дебет был 14 тонн на скважину в сутки, сейчас — 11 тонн.
— Это добыча имеется в виду?
— Да. Собственно говоря, добывается не нефть, чтобы вы понимали, добывается нефтяная жидкость. На одну тонну добытой нефти где-то 8-9 кубов воды. Добывается, по сути, водяная нефтяная смесь. И потом на подготовке нефть отделяется от воды, вода закачивается обратно в пласт через нагнетательную скважину, а нефть отправляется дальше на обработку, транспортировку. Скважины с дебетом меньше 5 тонн в сутки просто останавливаются и простаивают, потому что себестоимость — добывать нефть на них невыгодно. И таких скважин десятки тысяч по всей стране.
— И что с ними делать?
— В то же время в том же Татарстане добыча ведется — средний дебет скважин 4 тонны в сутки, и добыча рентабельна. Речь пошла даже о том, что надо каждую скважину дифференцировать НДПИ, но это сложно администрировать, невозможно вести учет по каждой скважине. Даже сложно организовать учет по каждой залежи, допустим, одно месторождение, но разная глубина залегания, разные пласты. Допустим, одна нефть относится больше к традиционным запасам нефти по проницаемости пласта, по глубине, по толщине пласта, а та же Баженовская свита — там трудноизвлекаемая нефть, но все находятся скважины, могут рядом стоять. Как навести учет с разных скважин? Это сложно организовать, учет будет дороже, чем эта льгота, которую дает дифференциация НДПИ. И администрировать крайне сложно налоговым органам, чтобы не было обмана, не было смешения.
Можно, конечно, дифференцировать для каждой скважины, крайне сложно организовать все, и все равно не будет доверия к нефтяникам. Можно применять другие налоговые режимы, так называемые стимулирующие. Предложение, которое внесено в Думу Ханты-Мансийского округа в ноябре прошлого года, одобрено правительством, по финансовому результату есть затраты компании на разработку месторождений, есть выручка, которая ограничивается минимальной выручкой не меньше в случае, если вдруг цены упадут, государство получило свой доход.
— Это по международным стандартам, я так понимаю.
— Да, облагается налогом по ставке 60%, плюс 20% — налог на прибыль с организации. Есть система аплифта — это ускоренный возврат инвестиций, в течение четырех лет 10% от стоимости инвестиций относительно себестоимости затрат в текущем периоде и так далее. Есть система возврата инвестиций, и в итоге получается, что, с одной стороны, чем хороша эта система — она стимулирующая, она стимулирует компании снижать затраты, она стимулирует компанию как можно быстрее вводить месторождения. В итоге получается, удельное налогообложение тонны добытой нефти снижается, но при этом увеличивается общий объем добываемой нефти, и валовый сбор налогов, валовая выручка растет, у нас увеличивается общий валовый сбор налогов.
— Кстати, последняя тема в рамках общей международной тенденции: Нужно ли нам резко увеличивать добычу нефти? Не будем ли мы негативно влиять на общую ценовую конъюнктуру на глобальном рынке? Это опять же продолжая эту тематику.
— Нужно или не нужно — это вопрос о так называемой нефтяной игле. К сожалению, у нас очень высокая зависимость нашего федерального бюджета от добычи нефти, от экспорта нефти. Мы в нулевые годы, когда были высокие цены, увеличили добычу нефти, еще 15-20 лет назад у нас добыча нефти упала до 350 млн тонн. Сегодня она 533 млн — исторический максимум. В советское время максимум добывали где-то 550 млн тонн в лучшие годы на самых базовых месторождениях, тот же Самотлор и другие. Была высокая цена на нефть, увеличили добычу, появились дополнительные доходы, соответственно, нарастили расходы. В стране очень много накопившихся проблем, социальных, проблем структурной перестройки экономики, так называемой модернизации ее, понимали, что цены вечны не будут, отсекли часть денег в Резервный фонд --такое у нас бюджетное правило, что при цене выше, чем $70 за баррель, все, что сверху не используется для текущего обеспечения бюджета, а направляется в Резервный фонд.
— Сейчас Минфин активно пользуется Резервным фондом.
— У нас создали Резервный фонд, ФНБ, и как раз это помогает нам пережить сложные минуты падения цен. В то же время к хорошему быстро привыкаешь, и раньше мы понимали, что надо заниматься структурной перестройкой экономики, когда нет мотивации, как с тем же импортозамещением. Зачем добра от добра искать? Это расхолаживало нас. А сейчас мы понимаем, что все более жестко, новые впечатления, самый низкий уровень сознания, надо все-таки заниматься модернизацией экономики. И первое, чем надо заняться — накормить самих себя — сельским хозяйством.
— У нас тут по месяцу 40% рост.
— Я, если честно, когда пришел в Думу, поражался, я не вникал — только ленивый о сельском хозяйстве не говорит и только ленивый не критикует, как мы занимаемся сельским хозяйством. Но в то же время я был просто поражен, насколько мы невнимательно относились к сельскому хозяйству. Мы вкладывали средства федерального бюджета даже в условиях таких цен 120 млрд руб., из них 70 млрд руб. шло на рефинансирование ранее взятых кредитов Россельхозбанку. Эти 50 млрд руб., как я понимаю — это поддержка. Причем в 2013 году — вы только цифры посмотрите — мы импортировали на $45 млрд продукции продовольствия. Общий объем продуктов был 9 млн тонн. При этом экспортировали 51 млн тонн. Но при этом 46 млн тонн — это удобрение и зерно. И выручали аж $17,5 млрд. Отрицательное сальдо валютного баланса — где-то около $30 млрд. То есть мы покупали высокотехнологичную продукцию сельскохозяйственную, экспортировали сырье, зерно, удобрения — такая была структура экспорта. Вопрос продовольственной безопасности.
Это сегодня достигнут уровень 88%, а тогда был 60% и 40% продовольствия мы вообще закупали. Получается, мы, добывая нефть и газ, торгуем нефтью и газом, получаем выручку, чтобы купить продовольствие и накормить народ, вместо того, чтобы вложить эти деньги в сельское хозяйство, развить его, заместить этот импорт, и тогда не надо торговать нефтью и газом, а деньги с экспорта нефти и газа можно направить на другие цели, на то же оборудование, в лизинг технику покупать.
— На инновации, в общем.
— Покупать ту же сельхозтехнику, отдавать в лизинг ее, бесплатно — пожалуйста, сельхозникам, пусть работают.
— Я надеюсь, что этот баланс будет найден.
— Не было счастья, так несчастье помогло: сейчас эти санкции по сельхозпродукции, сегодня импорт снижен с $45 млрд до $22 млрд, почти в два раза за два года, нарастили поддержку сельского хозяйства в этом году, бюджет, несмотря на кризис, — 327 млн руб. И реально пошла поддержка сельскому хозяйству.
— Увеличились темпы роста очень серьезно, 20 апреля как раз были данные — 40% за месяц.
— Реально, вся программа к 2020 году — накормить самих себя, к 2020 году достичь порога продовольственной безопасности — осталось 12%. Если даже по 3% в год, то за четыре года мы достигаем и потом будем экспортировать не только зерно, но, может быть, и еще что-то. Но надо поддержать переработку сельхозпродукции, научиться хранить ее. Этот закон по земле, который в первом чтении принят, который позволит изымать у неэффективных собственников, которые купили землю на всякий случай, не обрабатывают ее — в пользу государства и отдавать тем, кто хочет ею заниматься, обрабатывать. По разным оценкам, до 40 млн гектар земли не пашется, не сеется, не обрабатывается. А вы знаете, сколько народу кормить надо в мире?