В Хельсинки прошел театральный фестиваль Finnish Case. Международной компании театральных журналистов и театральных менеджеров представили лучшие, по мнению селекторов, финские спектакли. А сам фестиваль показал, что господствовавшим в последние годы на европейском театральном поле отношениям "покупатель-продавец" родилась естественная оппозиция. Из Хельсинки — РОМАН Ъ-ДОЛЖАНСКИЙ.
Как это обыкновенно и случается на фестивалях "лучших спектаклей", плохих спектаклей на фестивале Finnish Case показали очень много. Отборщики подобных мероприятий всегда находятся в ложном положении: они целиком зависят от местного контекста, от шлейфа репутаций, в конце концов, от желания повыгоднее продать национальный товар на фестивальном рынке. А гости ни от чего не зависят и не слишком хорошо разбираются в локальной расстановке сил. Особенно если речь идет о странах, к числу театральных сверхдержав не относящихся и погоду в европейском театре не определяющих; а Финляндия как раз одна из таковых. Кажется, самому финскому театру до своей скромной международной репутации дела нет: страна эта, что называется, очень театральная, то есть показатель количества театров и человекопосещений на душу населения ничуть не уступает землям с великими театральными культурами.
Впрочем, организаторы Finnish Case заранее отказались от претензий на сенсационной прорыв. И дело тут не в отсутствии амбиций и не в трезвости самооценки. Сам фестиваль проводился в рамках финской неформальной инициативы "Балтийский круг", театрального форума объединенных береговой линией Балтики государств. Ничего "продавать" друг другу балтийцы не собираются. Наоборот, в факте создания "Круга" заключено некое проявление театральной солидарности. Впрямую финны это не высказывают — видимо, сказывается северная сдержанность. Но здесь-то контекст как раз прозрачен.Дело в том, что в последнее десятилетие наблюдается активная покупательская экспансия западноевропейских кураторов-экспертов на восточноевропейский театральный рынок. Цивилизованная распродажа новых имен по приемлемым ценам давно уже идет под риторические рассуждения о единстве континента (самый популярный пример — авиньонская "Теорема"). А разнообразные Case по Восточной Европе устраивались и устраиваются для отборочных комиссий крупных и богатых фестивалей или театров. В общем-то такая практика устоялась и ни у одной из сторон процесса "купли-продажи" стеснения не вызывает. Финны, видимо, застеснялись первыми. (И не оттого, что самодостаточны и нелюбопытны. Только из России в Финляндии в последние годы ставили спектакли Валерий Фокин, Григорий Козлов, Игорь Ларин, Саша Пепеляев.) Поэтому позвали в "Круг" как потенциальных продавцов, то есть троицу бывших республик советской Прибалтики и Россию, так и потенциальных покупателей — скандинавов. По финансовому и геополитическому положению Финляндия тоже входит в число последних. Но устроив собственный Case и наприглашав гостей из вроде бы облагодетельствованных Западом стран, финны как раз проявили солидарность и продемонстрировали всеобщее равенство театральных прав на едином континенте. Они как бы сознательно отказались от новейших рыночных отношений и попытались восстановить у соседей бескорыстное любопытство, столь необходимое для самого существования театра: просто посмотрите, какие мы.
Оказалось, что в такой системе координат все встает на свои места. Просто любопытно, что самый модный финский молодой режиссер Кристиан Смедс (Kristian Smeds) уехал из столицы в крошечный заполярный городок Кайаани, работает там в маленьком деревянном театре (это как если бы Григорий Дитятковский или Роман Козак плюнули бы на все столичные прелести и отправились поднимать драмтеатр в Великом Устюге), а теперь привез в столицу полупрофессиональных артистов с радикально левым спектаклем. Просто любопытно, как актеры финского Национального театра берутся за страннейшую пьесу популярного англичанина Мартина Кримпа (Martin Crimp) "Покушения на ее жизнь" и не ссылаются (как это, возможно, случилось бы у нас) на разницу менталитетов и театральных школ. Или как в спектакле "Анна Павлова" актриса играет полусумасшедшую танцовщицу, вообразившую себя великой русской балериной и навязывающую зрителям свою сумбурную исповедь. Кстати, внутренняя мобильность и ежедневная готовность к негромким экспериментам для воспроизводства национальной театральной культуры значат гораздо больше, чем ее международное признание.