В Бетховенском зале Большого театра состоялся камерный вечер Елены Прокиной (сопрано) и Алексея Гориболя (фортепиано).
Программа Елены Прокиной и Алексея Гориболя — плод их дружбы, подкрепленной этим летом в подмосковном поселке Кратово, где возникла идея сделать подборку русских романсов и запустить их в мировое турне. В самом начале турне оказалась Москва. На очереди — Петербург, Лондон, Олдборо, Барселона, Амстердам, Нью-Йорк, Буэнос-Айрес.
Суть программы проста — это интеллектуальная русская миниатюра. Прокофьев ("Пять стихотворений Анны Ахматовой"), Стравинский ("Две песни на слова Городецкого"), с которыми симметрично зарифмованы "Пять стихотворений Тютчева" Леонида Десятникова и "Сатиры" Шостаковича на стихи Саши Черного. Цокольным этажом проходит Соната-вокализ Николая Метнера — неисполняемое сочинение забытого композитора, в чьем благородном академизме содержится немало откровений русского Серебряного века.Само присутствие питерско-московского пианиста Алексея Гориболя в паре с бывшей подданной Мариинского театра Еленой Прокиной добавляло еще кое-что. Этой программой Гориболь возвращал Прокину русской публике, перед которой певица не выступала целых девять лет. А Прокина вводила Гориболя на тот этаж международного рынка, где она оказалась как оперная певица. Заметим, однако, что ее международная карьера до сих пор не позволяла ей выходить за грань оперы и выступить в эксклюзивном русском качестве.
На концерте в Бетховенском зале легко было сразу же оценить сложность первого номера — той самой метнеровской Сонаты-вокализа, прозвучавшей, впрочем, не более чем аккуратно. Хотя, может быть, пианиста сдерживал суховатый (и оттого проблемный рояль), а певицу — товарищеское нежелание тянуть одеяло на себя, преждевременно растрачивая голос в трудном вокально-инструментальном рельефе. Но дальше тот же тон — не слишком напряженный (да и не всегда опрятный) — повторился и в нежных прокофьевских "ахматках", и в шуточном квазилубке Стравинского. Относительная удача тютчевского цикла Десятникова пошла насмарку в "Сатирах" Шостаковича. Возникало ощущение обоюдной несвободы певшей и игравшего.
Реальным сюжетом придуманного концерта было следование по истории стилей: вот кабинетная лирика Прокофьева, вот витальная стилизация Стравинского, вот ушибленный Бахом Десятников, а вот и коммунальный карикатурист Шостакович. Что мало подходит масштабу голоса Прокиной и масштабу ее личности — ну не всерьез же относиться к нэпмановским "ум-ца-ум-ца" Шостаковича рядом с ироничными песенками Стравинского. Да и фирменный надлом Гориболя оказался далеко не лучшим спутником для Прокиной, с одной стороны, робевшей оперного формата голоса, с другой — по-оперному укрупнявшей поэтические микросюжеты.
Убедительно придуманную, но далекую от исполнительской убедительности программу спасли только бисы — три романса Сергея Рахманинова, спетые Прокиной на память. Свободы и естественности исполнения удалось достичь лишь в самом конце концерта.
ЕЛЕНА Ъ-ЧЕРЕМНЫХ