Петербургский "Наш театр" показал премьеру "Театра дедушки Кастелли". Под этим уютным названием скрывается перелопаченное драматургом Еленой Греминой "Дело корнета Елагина" Ивана Бунина.
"Наш театр", собранный из выпускников одного курса Театральной академии, играет второй сезон. Его дебют стал сенсацией, предъявив феноменальное сочетание юношеского драйва и вполне взрослого мастерства. С тех пор "Наш театр" окружен беспримерным обожанием — как сын полка больших и нудных академических театров.
Это его пятая премьера, поставленная, как и предыдущие, режиссером-руководителем Львом Стукаловым. Спектакль неожиданно вяловатый, тепловатый, не раздражающий только благодаря профессионально честной выделке. В принципе дань рутине, производству неизбежна для любого театрального организма. Но для "Нашего театра" проблема не только в этом. Лев Стукалов — хороший педагог. Выученные им актеры хорошо двигаются, приятно поют, раскованно отдаются положенным по сюжету коллизиям и вообще симпатичные обаятельные ребята. Он очень точно подбирает своим питомцам соответствующий возрасту и жизненному опыту репертуар, осторожно расширяя и усложняя актерскую задачу с каждым новым спектаклем. Однако соответствующий литературный материал в основном такого качества, что требует радикального режиссерского вмешательства для избавления от анемии. А для режиссера Стукалова приоритет автора-драматурга несомненен, художественная агрессия ему претит, за текстом любого качества он готов следовать с почтительной нежностью или священным пиететом.
"Театр дедушки Кастелли" Елены Греминой — просто-таки образцовый случай. Когда я училась в школе, книг "100 шедевров в кратком пересказе" еще не изобрели, и училки, желая проверить, действительно ли шестиклашки читали какого-нибудь трудного "Гамлета", раздавали чистые листки, где полагалось изложить своими словами содержание прочитанной книги, с именами и подробностями. Елена Гремина излагает Бунина пополам с Достоевским. Все в объеме школьной программы, поэтому Достоевский представлен "Преступлением и наказанием". Славного корнета Александра Орлова (бывшего бунинского Елагина) следователь Кастелли пытает, припирает к стенке, водит по кругу, путает, раскалывает, как Порфирий Петрович разночинца Раскольникова. Художник Александр Орлов (настоящий, внелитературный питерский художник) под стать возводит на сцене мрачную комнату-гроб. И все персонажи при всяком случае жадно, хотя и неумело заговаривают по-французски, как натурально маленькие люди, тоскующие о высшем свете и красивой жизни.
В общем, конечно, драматург Гремина вытащила из повести то, что там заведомо было: криминальную хронику. Повесть к тому же построена как монолог адвоката. Из этого корня действительно можно вырулить хоть в писателя Бунина, хоть в писателя Достоевского, да и вообще мало ли писателей отыскивало себе сюжет в газетном разделе происшествий. Елена Гремина, а за ней Лев Стукалов, а за ним вся труппа, пометавшись между классиками, в целом изобразили вовсе Никиту Михалкова, с убедительным художественным темпераментом связавшего тему потерянной сказочной России с молодостью, избытком жизненных сил, румяным морозцем, роковой любовью и хрустящими сушками. Какая разница, польская актриса или американская авантюристка, юнкер или корнет: главное не мелодрама, а ностальгия. Впереди, как мы знаем, маячит катастрофа, которая прихлопнет и сушки, и морозец, и любовь, и всю сказочную страну.
Драматург Гремина терзает ностальгическую струну решительно. Действие идет не просто так. Следователь Кастелли а) вспоминает, б) из Парижа, эмигрировав. Режиссер по мере возможностей подыгрывает. Юные герои прилежно строят радужные планы на 1917 год, многозначительно мурыжат весть о "русском затмении", которое барышни в бантах затем наблюдают сквозь закопченные стеклышки, легкомысленно распевают "Марсельезу", кутаясь в алый шелк, и уверяют зрителей, что в мирном 1914 году никакой войны не будет.
Действие выстроено столь прочно, что и ощущения у зрителя бегут по твердо выбитой колее. Вначале раздражаешься, оттого что назойливо-ненужными и предупредительными пояснениями тебя долго и недоверчиво держат за дурака. А потом умиротворенно понимаешь, что другого выхода нет, прагматизм идеи неоспорим. Молодой театр и молодые актеры выбрали молодого персонажа. Любой другой выбор лишил бы всякого смысла мотив ностальгии — единственный найденный ими в бунинской прозе. Какой-нибудь пожилой господин имел бы полную возможность счастливо загнуться до революционных событий.
МАРИЯ Ъ-ИВАНОВА