Зато они могут быть уверены, что уж автор их не оставит — всегда будет идти рядом, с фонарем, и ярко осветит их путь вниз. Некоторым особо обделенным даже скрасит последние минуты приятным знакомством с женщиной с соседней страницы. А если роман у героев не заладится — не попрекнет ни единым словом. "Один и одна" — как раз история о двух таких неприкаянных. Веками укоренившееся в нашей литературе сочувствие к не слишком ловким героям сочетается у Маканина со столь же на самом деле укорененным недоумением в адрес тех, кто "духовно навеки почил".
Геннадий Павлович Голощеков — бывший видный экономист, символ эпохи, оратор и учитель, теперь совсем "сросшийся с утонченным своим одиночеством" и навсегда засевший в холостяцкой пыльной норе. Нинель Николаевна — тоже примерный работник, оказавшийся на обочине благодаря своему неуживчивому характеру, из-за которого и сама страдает. Оба трогательно верны идеалам юности, декламируют стихи Евтушенко и ходят в театр "Современник". К тому же один читает книги, а другая вяжет. Просто настоящие "старосветские помещики", только индивидуалисты. Рассказчик — кстати, тот самый Петрович, которого Маканин в дальнейшем воспел как подпольного Гамлета в романе "Андеграунд",— безуспешно пытается свести их вместе. Получились такие яркие типажи (причем "одна" ничуть не уступает "одному"), что писатель даже счел необходимым опробовать их убедительность в разных эпохах: нынешнее вагриусовское издание — на самом деле клон старого романа 1987 года. Маканин слегка модернизировал "Одного и одну" — и они прекрасно продолжают разлагаться и в наших сегодняшних условиях. Когда роман появился впервые, Маканина, помнится, обвинили в очернительстве: в харизматическом Геннадии Павловиче кто-то углядел известного литературоведа Владимира Лакшина (блестящие речи, стайки студенток-поклонниц). Правда, ни автор, ни сам мнимый прототип с такими догадками категорически не согласились. Наверное, теперь в голощековцы можно было бы записать немало реальных персонажей, сошедших с шестидесятнических катушек.Издательство "ОЛМА-Пресс" наконец представило двух оригиналов в давно обещанной одноименной серии: один — Сергей Носов с книгой "Дайте мне обезьяну", другая — Наталья Смирнова с "Фабрикантшей". Издатели (автор проекта — известный литератор Борис Кузьминский) решили не ждать, пока читатель послушает газетного критика или сам распознает своего писателя, а просто продиктовать, навязать собственное мнение. Подзаголовок у серии ни много, ни мало — "Литература категории А". Конечно, литература не кино, где категория фильма вычисляется с помощью объективных данных. Степень изящности словесности порой не поддается четкому определению. Но все-таки как при первых кадрах даже рядовой зритель отличит классно сделанный (пусть даже плохой) фильм от дешевой подделки, так и начальные страницы книги могут сразу выдать второсортность, какими рекламными лозунгами ее ни прикрывай. Интересно, что и в том и в другом случае к романам оригиналов добавили еще "прицепы" из рассказов, видимо, на крайний случай, возложив на этот малый жанр непосильную ношу — вытягивать "основные" произведения.
Благородные намерения издателей вполне понятны — доказать, что в современной словесности есть кое-что помимо, например, массовой дамской литературы и Виктора Пелевина. В случае с романом Сергея Носова доказали, что помимо Пелевина есть еще эпигоны Пелевина.
Петербургский прозаик Сергей Носов известен главным образом благодаря роману "Хозяйка истории", вошедшем, кстати в шорт-лист "Букера-2001" (скорее всего, он сойдет с дистанции, поскольку журнальная публикация романа состоялась слишком задолго до книжной). Какой-никакой (см. Ъ от 14.02.2001), но этот текст о завербованной предсказательнице носил черты оригинальности. "Дайте мне обезьяну", где речь идет о выборах и где главный персонаж — спичрайтер по фамилии Тетюрин, очень напоминает "Поколение П". Только в роли ключевых приколов не рекламные лозунги, а сомнительной развлекательности анаграммы: герой балуется тем, что переставляет буквы в именах-фамилиях, из Бориса Николаевича делает "Исконно ль били вече цари?", из Гайдара — "Грамотей и родичу враг" и т. д. Некоторые читатели уверяют, что Пелевина можно понять, только если как следует нагрузиться "колесами". Можно сказать, что в случае с данным романом и "колеса" не помогут. Но тем, кто предпочитает обходиться без дополнительных стимуляторов, как раз можно все-таки собраться и дочитать буксующую "Обезьяну" до конца, чтобы примерно представить, что такое облегченный Пелевин, без психоделической многозначительности: "Неужели это конец? Конец. Написал бы Тетюрин. А Филимонов бы вычеркнул".
В случае с Натальей Смирновой, автором из Екатеринбурга, издатели, видимо, хотели проложить солидный мост от так называемой женской прозы к так называемым женским романам (только-только наши писательницы поверили, что достаточно оторвались от "массовки" и что все мосты сожжены). "Фабрикантша" вполне могла бы оказаться как на одной полке с книгами из серии "Женский почерк", так и на другой полке — с размножившимися нынче в невероятном количестве "Банкиршами", "Парикмахершами" и "Бандершами". Но от одних ее отделяет излишняя глянцевость некоторых страниц (хотя именно на этих страницах можно найти те забавные подробности, за которыми читательницы обычно и заглядывают в дамские журналы: с романа хоть шерсти клок). А от других "Фабрикантшу" отделяет нарочитая образность ("Ровные волосы лежат кругло, как шляпка гриба, над изрезанной морщинами тонкой шеей. Так старательно стригут практикантки в бане и Сеня по неумелости"), непохожее на Марианн имя главной героини — Сеня, а также ее излишний сексуальный напор: в любовных романах девушки, меняя партнера одного за другим, обычно хоть борются между чувствами и долгом.
ЛИЗА Ъ-НОВИКОВА
Владимир Маканин. Один и одна. М.: Вагриус, 2001Сергей Носов. Дайте мне обезьяну. М.: ОЛМА-Пресс, 2001
Наталья Смирнова. Фабрикантша. М.: ОЛМА-Пресс, 2001