В Музее изящных искусств Бордо открылась выставка "Современная Вакханалия!", посвященная тому, как во французском искусстве XIX века вакханки превратились из статисток в сцене вакханалий в главных персонажей
Фото: Dijon, Musee des Beaux-Arts
Фото: Orleans, Musee des Beaux-Arts – Francois Laugini
Фото: RMN - Grand Palais / Gerard Blot
За последние годы это не первая крупная выставка, посвященная вакхическим сюжетам — вспоминается, например, солидный проект "Дионис: опьянение и экстаз" (2014) в Дрездене. Но теперешнюю выставку в Бордо стоит сравнивать скорее уж с прогремевшим недавно блокбастером Музея Орсе "Блеск и нищета: образы проституции, 1850-1910" (Орсе, кстати сказать, и для этих "Вакханалий" сделал довольно много, прежде всего явно помог провинциальному музею с оргчастью, в результате чего в Бордо собраны вещи из музеев, кажется, всей страны).
Во-первых, потому что речь, собственно, не о культе Диониса и не о художественных метаморфозах сына Зевса и Семелы, облагодетельствовавшего человечество виноградной лозой. Здесь довольно четко обособленный сюжет: образ вакханки во французском искусстве позапрошлого века. Сюжет отчасти даже и социальный, потому что все эти изображенные и вылепленные менады видятся скорее как частное наблюдение по поводу женщины в искусстве XIX века вообще, со всеми общественными и культурными коннотациями.
Андре Лот. "Вакханка", 1912 год
Фото: Bordeaux, Musee des Beaux-Arts / Frederic Deval
Во-вторых, как проституция была необходимым злом, предохранительным клапаном для перегруженного условностями и табу социума, так и пресловутые спутницы Диониса довольно долго были для сколько-нибудь респектабельного искусства своего рода отдушиной, сквозь которую можно было, не очень таясь, рассматривать женскую сексуальность без ретуши. Картину с заголившейся и зазывно раскинувшейся хмельной дамой так просто в Салоне не выставишь, но напиши рядом с ней валяющийся на земле тирс и назови полотно "Вакханка" — тогда пожалуйста. (Смешно, конечно, но еще в 1860-е привязка к какому-нибудь почтенному мифологическому сюжету и впрямь была для женской наготы пропуском в мир благопристойности и хороших манер; вот Мане показывает свою "Олимпию", этого пропуска лишенную вовсе, и все что есть мочи начинают кричать "какой ужас, она же голая!" — а то бесчисленные Венеры, Психеи и Леды были одетые.)
И если уж не моделями, то по крайней мере дальними вдохновительницами художников во многих вакхических сценах кажутся особы снисходительного поведения с той самой выставки в Орсе. Все те же принцессы полусвета 1830-х --1840-х вроде бальзаковской Эстер с ее "пламенными ночами, когда она управляла пиршеством, как Габенек управляет в Консерватории симфонией Бетховена,— ночами озорными и сладострастными, с разнузданными движениями и безудержным смехом, неистовыми, сумасшедшими, скотскими". Или куртизанки времен Второй империи, цветы обновленного бароном Османом Парижа, эмблемой которых Золя сделал свою Нана, что "заряжала нарядную толпу безумием своей разнузданности и, казалось, олицетворяла собою блеск и острую жажду наслаждения целой нации".
Эту тему, правда, выставка оставляет за кадром, зато напоминает, что у всех этих менад есть и другая генеалогия, более почтенная: первый раздел показывает, как художники штудировали дионисийские сцены античности и Ренессанса — от натурных зарисовок с ваз и скульптур (а иногда и с раскопанных фресок Помпей и Геркуланума) до копий с Тициана и Тинторетто. И правда, традиция вакхических сюжетов даже в одном лишь новоевропейском искусстве огромна. Но только у французов XIX столетия, настаивают кураторы, вакханки превратились из статисток в сцене вакханалий в главных персонажей.
Конечно, это не канонические вакханки афинских трагиков — свирепые и грозные, как буря в горах, с диким медом, капающим с тирсов, с мрачным безумием "сыроядного бога" в глазах, то кормящие сосцами, а то и раздирающие диких зверей. В самом общем виде эволюция бахусовых жриц в показанном искусстве выглядит так: сначала относительно благонравные барышни, изящно обнажающиеся и грациозно танцующие (хотя иногда и несколько странные по повадкам и виду — как у Жан-Леона Жерома, написавшего задумчивую красавицу, у которой на голове растут мощные бараньи рога). Затем спокойное изящество и идеализация окончательно становятся привилегией Венер, нимф и одалисок, а с менадами на полотне воцаряется открытая чувственность, томная, но в общем-то мало боящаяся крайностей (у Вильяма Адольфа Бугро вакханка с поволокой в глазах тянет к себе за бороду козла — и, пожалуй, вряд ли для того, чтобы поцеловать его в носик). А уж потом, ближе к концу века, вспоминается, что дионисийский экстаз — это не только сыто-пьяные телесные радости, но еще и разрушение, так что из просто озорной кокотки менада превращается в femme fatale, вызывающую не только вожделение, но и тревогу.
Вильям Адольф Бугро. "Вакханка", 1862 год
Фото: Bordeaux, Musee des Beaux-Arts / Frederic Deval
Но из общей схемы, как свидетельствует выставка, всегда были исключения. Откровенность мраморных "Сатира и вакханки" Жан-Жака Прадье скандализовала публику еще в 1834 году, когда в живописи тему раскрывали все больше с энгровской нежностью. Смерть Орфея от рук разъяренных вакханок — образцовый предмет, казалось бы, для заправского декадента — становится в 1862 году сюжетом для чинного академиста Эмиля Леви. Наконец, у некоторых вакхические порывы оборачивались не бегством в художественно препарированную мифологическую реальность, а забавными жанровыми сценками: "Сатир и вакханка" Антуана Марсаля (ок. 1880) изображают старичка, украдкой прильнувшего губами к бюсту менады в лавке антиквара.
И если реальность полусвета выставка оставляет в тени, то тем заметнее показана связь между станковым искусством и реальностью театра: многолюдные вакхически-анакреонтические танцы старых балетов, "Орфей в аду" Оффенбаха, где Елена перевоплощается в вакханку, "Вакх" Жюля Массне, танцы Айседоры Дункан, дягилевские балеты с костюмами Бакста. В финале живопись, скульптура и графика уступают место более актуальным для 1900-х медиа, и театральные зрелища предъявляются в виде архивных фотографий (в том числе и стереоскопических), а в первых игровых фильмах, как выясняется, сцены вакханалий тоже шли на ура с самого начала.
Возможно, если уж речь идет о музейных инициативах французских регионов, выставку можно было бы провести, скажем, в Реймсе — парижские менады своими тирсами высекали потоки не вин Архипелага, Фракии или Фессалии, а по большей части, кажется, шампанского. Но в Бордо идею выдвинули первыми, конкурентов не нашлось. У выставки, как водится, обширная сопроводительная программа (научные чтения, "дионисийские" фильмы Брайана Де Пальмы и Джорджо Феррони, лекции, концерты, экскурсии и так далее), однако все это на самом деле не только разъяснение художественно-исторического сюжета, но и открытие местного года вина. Большое мероприятие в поддержку главной индустрии региона, деловито и с сугубой трезвостью просчитанное начинание: все под стать словам Ортеги-и-Гассета, еще в 1916 году описывавшего "время, в котором нет богов, административную эпоху, в которой мы, вместо того чтобы говорить о Дионисе, говорим об алкоголизме".
Музей изящных искусств Бордо, до 23 мая