Владимир Мау о повторении структуры мирового кризиса: «Развитые страны проходят через структурный кризис, напоминающий кризисы 1930-х и 1970-х годов. Они связаны с появлением новых технологий, новых геополитических и геоэкономических балансов, новых глобальных валют, нового экономического мейнстрима, новой модели регулирования. Если мы посмотрим те же 1930-е годы, мы это легко увидим — идеологию большого государства, кейнсианство. Собственно, в результате 1930-х годов нагрузка бюджета к ВВП резко возросла: если до 1930-х, в 1920-е годы ведущие страны имели 10-15% бюджета к ВВП, то после 1930-х, после Второй мировой войны — 30-60% в развитых странах. Либерализация после 1970-х годов, неолиберальные экономические доктрины, бивалютная система доллара и евро, дойчмарка и евро — это примерно одно и то же после кризиса 1970-х. Однополярный мир фактически возник, дерегулирование как снижение бюджетной нагрузки к ВВП во многих странах.
Сейчас формируются контуры нового мира — можно только гадать, какими они будут, какова будет роль Китая, будет ли мир двуполярным или сложным, каковы будут роли региональных резервных валют, валютные конфигурации. Какова будет роль юаня, в какой мере рубль сможет играть роль региональной резервной валюты. С точки зрения регулирования поначалу многие делали акцент, что период либерализма прошел — возвращаемся к жесткому кейнсианству, к государственному регулированию. Вскоре выяснилось, что это не работает, что технологии слишком сложны для активного государственного вмешательства. Кстати, как парадоксально ни прозвучит, первым из политиков, кто сказал, что этот кризис не означает возврат к традиционному государственному регулированию, был Владимир Владимирович Путин в Давосе в 2009 году. Многие забыли это выступление, где он говорил, что этот кризис не означает возврата к грубым методам государственного регулирования, что мы это проходили, мы это знаем».
Владимир Мау об экономическом отставании России: «Экономическая история Китая и России, с точки зрения экономического развития, парадоксальна. Китай в XVIII веке был самой сильной мировой державой с высоким уровнем экономического развития. Потом упал, последние 50 лет догоняет, прежде всего по объему, но постепенно и по средненишевым параметрам. Россия, если мы посмотрим экономическую историю последних 200-250 лет, всегда отставала от самых развитых стран примерно на 40-50 лет, какие бы режимы здесь ни менялись — царский, советская индустриализация. Иногда разрыв немножко сокращался, иногда немножко увеличивался. Но стандартные 50 лет от современной Франции — это константа по среднедушевому ВВП. А дальше — в зависимости от динамичных показателей. По доле сельского населения, по грамотности, когда это было значимо — пока не произошел рывок. Но базово, конечно, по среднедушевому ВВП. Вы смотрите на Францию или Германию 50 лет назад и видите многое там — де Голль, республика, алжирские проблемы. Историю нельзя абсолютизировать, но динамика российская экономическая динамика примерно такая. Это не хорошо и не плохо, но это нечто, что можно отследить».
Владимир Мау о поколенческом восприятии истории: «Я понял, что каждое поколение должно переписывать историю. Каждое поколение пропускает историю через свой жизненный опыт. Cкажем, для людей 1970-х годов революция была чем-то непонятным, для людей 1990-х — просто одна из моих книг, она посвящена истории, сравнительному анализу революций. Я понимал, скажем, Кромвеля, или Керенского, или Ленина, или Марата гораздо лучше, проходя через этот период турбулентности, нестабильности, революционных потрясений, чем те, кто о них писал в мирные эпохи. В этом смысле каждое поколение привносит в описание истории свое. То, что одному поколению кажется глупостью, ошибками предков, другое воспринимает как мотивированное, очень понятное поведение. Английские историки удивлялись, почему Кромвель так странно раздавал ирландские земли за копейки, через ценные бумаги раздал армии, которая подавила ирландское восстание, а они почему-то продали все это банкирам Сити. Мы, пройдя через приватизацию, отлично понимаем, почему это было — потому что это была покупка политической лояльности через собственность. Понятно, что солдату революционной армии эта собственность совершенно не нужна, понятно, что им деньги сейчас важнее собственности после подавления ирландского восстания. Я надеюсь, что понятны эти аналогии. Мы совершенно по-другому можем прочитать историю, и поэтому каждое поколение должно писать свой учебник истории».