В прокат вышла "Омерзительная восьмерка" Квентина Тарантино — фильм, сочетающий головокружительное мастерство с бешеным иконоборчеством. Великая и по-своему марксистская притча о том, "откуда есть пошла американская земля", притворяется вестерном, фильмом ужасов и герметическим детективом в жанре whodunit одновременно.
Фото: Filmz.ru
Фото: Filmz.ru
Фото: Filmz.ru
Фото: Filmz.ru
"Никто не обещал, что работа будет легкой",— с затаенной гордостью ворчит старый охотник за головами Джон Рут по кличке Вешатель (Курт Рассел), когда собеседники удивляются, зачем он надрывается, тащит пойманного преступника живьем на виселицу, если за мертвого супостата платят те же деньги, что и за живого.
Смотреть "Восьмерку" — работенка тоже нелегкая. Не потому, что к финалу временно живые герои ходят по щиколотку в крови, мозгах и блевотине, заливающих пол постоялого двора "Галантерея" — предбанника ада посреди снежных просторов Вайоминга. И не потому, что Тарантино резюмирует расовую проблему в циничном эпизоде, где "достоинство черных" в смысле расовой гордости оказывается синонимом "черного достоинства" в смысле "достоинства" мужского, используемого как орудие пытки и казни. В конце концов, Тарантино — это Тарантино.
Смотреть "Восьмерку" нелегко из-за ее избыточности. Слишком виртуозно просто она снята камерами 1960-х годов Ultra Panavision 70, слишком просторны экранные просторы, слишком клаустрофобична клаустрофобия "Галантереи". Слишком отточенные диалоги, слишком напряженный саспенс. Но в избыточности Тарантино нет ни капли манерности, избыточность — его органичная черта. Короче говоря, за великолепием работы актеров (почти все они исполнили здесь едва ли не лучшие свои роли) и вихрем — не расистских, но на тему расизма — шуточек зритель рискует разминуться со смыслом фильма.
А разминувшись, предаться бессмысленному — Тарантино уже давно не цитирует любимые фильмы, он цитирует классический кинематограф как таковой — синефильскому анатомированию "Восьмерки". Но, припомнив и спагетти-вестерн "Великая тишина" Серджо Корбуччи, и "Нечто" Джона Карпентера, анатомы могут пропустить лежащие на поверхности отсылки не столько к классике, сколько к мифологии не столько кино, сколько Америки.
На считанные минуты появится на экране лихая девчонка с косичками Джуди, прозванная за свое мастерство управлять дилижансом Шестью лошадками. Да это же сама Calamity Jane (Бедовая Джейн, Джейн катастрофа) — единственная женщина в пантеоне великих героев Дикого Запада. Даже ее Тарантино не пожалел. Можно сказать и по-другому: восстановил гендерное равноправие. Если можно убивать походя мужчин, то почему не женщин? Если можно избивать мужчин, то чем лучше конвоируемая Вешателем бандитка Дейзи Домерг (Дженнифер Джейсон Ли)?
А вот условно главный герой — Маркиз Уоррен (Сэмюэл Л. Джексон), чернокожий майор кавалерии армии северян. Да это же повышенный в звании сержант Ратледж из фильма (1960) Джона Форда. Появление на экране первого афроамериканца-кавалериста было жестом революционным, утверждением "достоинства черных". Достоинство Маркиза, мягко говоря, гипертрофировано: его прозвище Кровавый майор кажется чересчур ласковым.
Главную загадку задает название: к "Великолепной семерке" оно имеет отношения не больше, чем к сюжету. В свое время зрителей озадачил Акира Куросава, назвав фильм "Трое негодяев в скрытой крепости" (1960): налицо было два безусловных негодяя-плебея, а третьим оказывался кристально честный генерал, жертвенно верный самурайскому кодексу. Так и здесь: немудрено рехнуться, вычисляя, кто из девяти главных героев не дорос до должной степени омерзительности.
Дейзи, потому что женщина, да еще в оковах, да еще непрестанно истязаемая (не столько Вешателем, сколько Тарантино)? Генерал-конфедерат Сэнфорд Смитерс по кличке На-всех-насрать (Брюс Дерн), потому что стар, потому что безутешный отец? Ну а "ниггеров" он в плен не брал, потому что, как меланхолично замечает Маркиз (сжегший заживо при побеге из плена четыре десятка товарищей по несчастью), "на войне люди умирают"? Или восторженный проходимец Крис Мэнникс (Уолтон Гоггинс), новоиспеченный шериф городка Ред-Рок (куда пытаются добраться герои), потому что в момент истины не предал Маркиза? Во вселенной Тарантино не предать кого-то — уже подвиг.
Эпоха "Восьмерки" — еще и время утверждения рынка, свободного от внеэкономического принуждения, будь то рабство или рэкет
"Вешать надо только отъявленных ублюдков, но отъявленных ублюдков вешать надо" — в соответствии с этим софизмом все главные герои "Восьмерки" достойны смерти.
Так почему же "Восьмерка"? Потому, что это восьмой полнометражный (если считать две части "Убить Билла" одним фильмом) фильм Тарантино. Следовательно, омерзительны не его герои (кто бы сомневался), а он сам. Ну это как если бы Феллини назвал свой фильм "Бессмысленные 8 1/2".
Безусловный духовный брат Тарантино — Жан-Люк Годар: не как режиссер снятых им фильмов, а как философ и моралист. Годар называл все фильмы о войне — от "Баллады о солдате" до "Самого долгого дня" — аморальными: вводя войну в рамки эстетики, они ее облагораживают и оправдывают. Тарантино не из чистого садизма заливает экран кровью. Как Годар ненавидел военное кино, он ненавидит вестерн, романтизировавший и — хуже того — положивший в фундамент национальной мифологии эпопею Дикого Запада, тошнотворную историю геноцида и бандитского беспредела.
Дейзи на пальцах объясняет Крису, почему тот никак не сумеет вывезти из "Галантереи" гору трупов: столько-то лошадок в наличии, столько-то миль до Ред-Рока, столько-то обратно, то да се. Это очень напоминает другие рассуждения Годара: фильм о лагерях смерти должен быть снят с точки зрения палачей, озабоченных нехваткой железнодорожных составов, газа и керосина для сожжения трупов.
Истинный жанр "Восьмерки" — всеобщая история бесчестия (так назывался великий сборник новелл Хорхе Луиса Борхеса), что, впрочем, относится и к "Бесславным ублюдкам" с "Джанго освобожденным". Жанр именно "Восьмерки" точнее всего определить как происхождение семьи, частной собственности и государства. Она напоминает недооцененные "Жмурки" Алексея Балабанова, брехтовский трактат о первоначальном капиталистическом накоплении, успешно прикинувшийся кровавой "ржачкой".
"Восьмерка" — фильм о рождении правового государства после войны Севера и Юга. Что Вешатель, что Кровавый майор, что палач Освальдо Мобрей (Тим Рот), что шериф Крис — все они служители закона или (разницы никакой) выдают себя за них. Причем закон созрел настолько, что можно уже философствовать о его нюансах. Почему убийство из чувства мести преступно, в отличие от бесстрастной казни. Почему просто так пристрелить старика нельзя, а спровоцировав его схватиться за револьвер — вполне. Почему приговоренного к повешению преступника нельзя застрелить, а только повесить. Почему трупу без головы — грош цена. Наслушавшись такого, впору предпочесть царству закона стихию произвола.
Эпоха "Восьмерки" — еще и время утверждения рынка, свободного от внеэкономического принуждения, будь то рабство или рэкет. Страсти былых времен перекладываются на мелодию не только уголовного кодекса, но и товарно-денежных отношений. Правда, самая ходовая монета в тех краях — "головы", объявленные в розыск преступники, живые или мертвые. Здесь подкупить шерифа пытаются не мешочком золота, а "дорогими" трупами: умирающий бандит предлагает себя в качестве взятки. Но, вообще-то, от чего тут нос воротить? Трупы — валюта как валюта, не хуже и не лучше соболиных шкурок или долларов.
По совести, главный герой "Восьмерки" — президент Авраам Линкольн, творец современной Америки, "американский Ленин", пусть и отсутствующий на экране. Только его имя способно растопить сердца мерзавцев, вызвать улыбку нежности на губах и патриотическое благоговение на лицах. Даже умереть не страшно, если умираешь под строки его письма, адресованного Кровавому майору. Может быть, письмо — фейк? А не все ли равно. Америка-то, Линкольном созданная,— точно не фейк.