Выставка книга художника
Фото: Коммерсантъ / Глеб Щелкунов / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Глеб Щелкунов / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Глеб Щелкунов / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Глеб Щелкунов / купить фото
Коллекционер книг художника Борис Фридман при поддержке Chanel открыл ретроспективу Ильи Зданевича, великого авангардиста широкого профиля. Известность Зданевича в России ограничивается дореволюционной эпохой футуризма и зауми. Выставка в Пушкинском открывает для зрителя фантастическую биографию и послужной список Зданевича-эмигранта. Рассказывает ВАЛЕНТИН ДЬЯКОНОВ.
Лавры первооткрывателей Нико Пиросмани принадлежат Михаилу Ле-Дантю и Кириллу Зданевичу. А брат последнего, Илья, сделал для европейской славы грузинского примитива все, что можно,— от создания собственной коллекции его полотен до монографии о творчестве на французском языке с иллюстрациями Пикассо. Илья Зданевич работал как загуститель: идеи, попадающие в его орбиту, обретают вес и полемическую заостренность. Уроженец Тбилиси в первую очередь известен как футурист, друг Михаила Ларионова, сооснователь группы "41 градус". Но в его жизни даже сейчас нельзя поставить окончательную точку, объявить Ильязда тем-то и тем-то. Юрист по образованию, корреспондент газеты "Речь" на Кавказе, издатель малотиражных и очень красивых "книг художника", кошколюб, поэт, сначала радикальный, работающий с заумью и бессознательным, а потом предпочитающий форму сонета, византинист, муж нигерийской принцессы — все это один человек, и выставка в ГМИИ названа удачно: действительно, XX век в каком-то смысле век Зданевича. Он делал только то, что было необходимо в прошлом столетии, и был последователен, а не противоречив.
Есть устойчивое выражение "икона стиля", ну а Зданевич был "иконой жизни": свобода, которую он искал и находил в самых разных занятиях, построена на жесточайшей дисциплине. Его выступления на диспутах футуристов вызывали массовые драки и казались спонтанными провокациями обывателя. На самом деле Зданевич оттачивал каждую фразу. И не зря: именно в его ранних текстах отыскиваются ключи к богатой биографии. Громогласные, четкие и боевитые, как акции Петра Павленского, манифесты Зданевича 1910-х, как спирали ДНК, из которых уже в Париже формируются все новые и новые грани его талантов. "Мы славим предателей, вероотступники — наши идейные отцы, проститутки — наши идейные матери",— пишет он в брошюре "Раскраска лица". И если Зданевича трудно юридически обвинить в измене какой-либо из его родин, то сотоварищами по эмиграции он все равно воспринимался как шпион или, по крайней мере, человек сомнительный: с момента признания Францией Советской республики в 1924 году Ильязд служит в торгпредстве РСФСР и участвует своим типографическим шедевром "лидантЮ фАрам" в советском павильоне на Всемирной выставке в Париже 1925 года. Правда, в том же году, не получив от наркома просвещения Луначарского поддержки в проекте восславления русского авангарда в Париже, Зданевич увольняется со службы и больше с советским чиновничеством не общается.
"Мода, божественная мода, религию которой следовало бы учредить,— лучший выразитель изменчивости нашей жизни",— заявляет Зданевич в другом манифесте, и пожалуйста — через 15 лет, с 1928 года, он сотрудник Модного дома Шанель, женат на модели Симоне-Аксель Брокар, Коко — крестная мать их дочери Мишель. Зданевич изобретает новую технологию ткацкого станка, Шанель покупает патент, и впервые в жизни у деятеля авангарда стабильная и высокая зарплата. На выставке этот период представлен рисунками, кусочками чудом сохранившихся тканей и двумя фотографиями Коко Шанель в одежде с ильяздовским рубчиком. Времена относительного комфорта резко кончаются в 1933 году, когда директор одной из фабрик Шанель обвиняет Зданевича в краже тканей. Зданевич скрупулезно, как обычно, доказывает свою невиновность и увольняется, поставив семью, в которой детей уже двое, в сомнительное финансовое положение. Жена его бросает с двумя детьми, но Ильязду удается пережить и это, не потерять четкости мышления и продолжить свою миссию, как бы туманна она ни была.
"Стремление к будущему — нелепо, ибо будущего нет — будущее можно сделать прошлым, и наоборот",— утверждает Зданевич в период увлечения "всечеством", идеологией абсолютной стилистической всеядности, пропагандировавшейся Михаилом Ле-Дантю в середине 1910-х. Действительно, Зданевич легко переходит от площадей и вокзалов в глубокую древность. Он не только авангардист, но и византинист, составляющий планы грузинских и испанских церквей эпохи Средневековья, завсегдатай научных конференций. Впрочем, слипание определенного рода прошлого с радикальным авангардом — вещь не оригинальная: Пикассо вдохновлялся архаикой африканских скульптур, немцы из группы "Мост" — деревянными рельефами XIII века, а ведущий теоретик абстрактного искусства американец Мейер Шапиро начинал с блестящих работ по типологии романского стиля. В этом аспекте Зданевич просто современен донельзя, он европеец, лишивший себя необходимости во что бы то ни стало бороться за абстрактное "новое" в противовес будто бы отжившему "старому". Поэтому после Второй мировой он воюет с главой французских леттристов Исидором Изу, доказывая, что текстовые эксперименты Изу со товарищи и рядом не стояли с типографской изобретательностью заумников и дадаистов. Так возникает, пожалуй, самый впечатляющий издательский проект Зданевича — книга "Поэзия неведомых слов", где набранные латиницей тексты Хлебникова, Крученых, самого Ильязда, Антонена Арто и прочих новаторов соседствовали с рисунками современных художников, список которых впечатляет — от Пикассо и Шагала до Швиттерса и Вольса. Их всех удалось уговорить работать за идею, бесплатно, и в этом проявился мощный организационный талант Зданевича. Возможно, когда-нибудь его признают великим поэтом, как этого хочет французский исследователь Режис Гейро, предоставивший множество артефактов для московской экспозиции. Нам хватит и того, что Зданевич великий продюсер: о таких фигурах сложно делать выставки, но господин Фридман и Пушкинский справились.