В берлинском театре "Шаубюне" состоялась премьера спектакля "Комната Офелии" знаменитого британского режиссера Кейти Митчелл — феминистского триллера на темы шекспировского "Гамлета". Рассказывает РОМАН ДОЛЖАНСКИЙ.
Фото: Gianmarco Bresadola/schaubuehne.de
Премьера театр
Из пьес, действие которых происходит словно за кулисами шекспировского "Гамлета" или где-то рядом с ним, можно было бы, если кто-то уже этого не сделал, составить увесистую антологию. Ее украшением стала бы, конечно, пьеса "Розенкранц и Гильденстерн мертвы" Тома Стоппарда, в которой рассказана история университетских друзей Гамлета. В пьесе болгарина Недялко Йорданова "Убийство Гонзаго" героями сделаны актеры, приглашенные принцем выступить в Эльсиноре. Есть и недавняя, впрочем, не слишком удачная пьеса-шутка Бориса Акунина "Гамлет.Версия", в которой на первый план выходит Горацио. И это далеко не полный список окологамлетовских вариаций.
Сочинение драматурга Элис Берч посвящено Офелии, и все действие спектакля Кейти Митчелл, как понятно из названия, происходит в весьма просто обставленной комнате дочери Полония: кровать, дамский столик с ободом от отсутствующего зеркала, вешалка с платьями да кассетный магнитофон. Дни мелькают, они похожи один на другой: каждое утро строгая служанка приносит букет цветов, который Офелия потом отправляет в мусорную корзину, потом, словно подчиняясь невидимой команде, надевает пальто и туфли и уходит, чтобы очень быстро вернуться. Перебивки света — от теплого домашнего к холодновато-инфернальному — и звуковые монтажные стыки лишают нас ощущения времени, которое движется скачками.
Спектакль Кейти Митчелл похож на артхаусный фильм: в нем наслаждаешься не сюжетом, а тем, как это сделано, как у тебя на глазах творится атмосфера и художественная материя. Митчелл прославилась постановками, в которых кино было не просто неотъемлемой частью зрелища — сами спектакли были съемками кино. В "Комнате Офелии" видеокамеры уже нет, но звуковая ткань, как и в прежних работах, творится у нас на глазах: в левом углу сцены стоит будка-студия, в которой создаются скрипы дверей и щелканье замков, звуки шагов по коридорам Эльсинора, шепот "спокойной ночи, отец", еще откуда-то доносится пение птиц. Чередуясь и словно путешествуя по зрительному залу, одни только эти звуки способны свести с ума — и Офелию начинают мучить ночные кошмары, она просыпается в ужасе, стаскивает белье с кровати и укладывается спать на полу. Митчелл мастерски манипулирует зрительским вниманием, так, что, когда ей нужно, мы видим общий план спектакля, а в иные моменты, кажется, не видим ничего, кроме крупного плана отличной Йени Кениг.
Кейти Митчелл ставит свою, феминистскую версию "Гамлета" как историю коллективного жестокого убийства Офелии. Для принца Гамлета эта молодая девушка лишь объект грубых сексуальных фантазий: он присылает ей свои звуковые послания на аудиокассетах, и из магнитофона слышатся беспардонные сексуальные откровения, даром что среди визга перемотки мелькнет один раз "быть или не быть". Один раз жгучий брюнет Гамлет, весь в черном, врывается в комнату к Офелии — и его грубый танец под магнитофонную музыку воспринимается едва ли не как изнасилование героини. Шекспировский сюжет за стенами меж тем движется положенным чередом: в один из дней — текста в спектакле совсем немного — Офелии передают приказ отца не выходить из комнаты, потом против ее воли заставляют идти на представление артистов, ищут у нее в комнате Гамлета и, наконец, именно сюда притаскивают окровавленное тело ее отца.
Все помнят, что Офелия кончает жизнь самоубийством — топится. Кейти Митчелл делит спектакль на пять картин, каждая из которых начинается текстом, проецируемым на закрывающую комнату коробку-футляр. Пять картин — пять стадий утопления: бесстрастный голос читает медицинский текст про попадание воды в легкие, удушье, посинение конечностей, остановку сердца, наконец, про клиническую смерть. Офелию в ее домашней тюрьме просто губят: лично король Клавдий, бюрократ с повадками врача-убийцы, заставляет женщину пить какие-то таблетки, тело же ее меж тем становится все более несвободным и бесформенным от натягиваемых одно на другое темных тесных платьев.
Вода, в которой погибает Офелия, сама приходит к ней: в назначенный момент на пол комнаты начинает прибывать вода. Правда, существует она только в воображении обезумевшей узницы: и Клавдий, и служанка ходят по воде как посуху. Можно сказать, что Офелия топится в своем отчаянии, но выглядит на сцене все весьма реалистично: по поверхности воды плавают ненужные уже туфли и ставшие мусором цветы. И сгущавшееся так долго отчаяние вдруг сменяется обезоруживающей красотой смерти: в финале прозрачная коробка-футляр накрывает плавающее в воде тело. Совсем как на знаменитой картине Джона Миллеса, но только лицом вниз — может быть, для того, чтобы раскинутые руки жертвы не напоминали о распятии.