Странно слышать какие-то разговоры о том, что это книжка "не оправдала ожиданий". Какие особые ожидания могут быть по поводу книги, которую автор не издавал в течение полувека с лишним, даже создав уже обожаемый всеми шедевр — то есть когда издатели за все подписанное заветным именем Харпер Ли готовы были платить сколько угодно? Очевидно, что всю жизнь — пока преклонные годы не отменили подобные сантименты — Харпер Ли стыдилась этого текста, забракованного в свое время редактором Тэй Хохлов, которая увидела в спотыкающемся и экзальтированном повествовании возможность того, что позже выросло в "Убить пересмешника". В незабываемую и важную маленькую книгу о взрослении и достоинстве.
На этом месте надо остановиться. Нет, честнее так — на этом месте хочу остановиться я. Чтобы сказать: вот это время, это долгое время в Америке — с начала тридцатых через пятидесятые и вплоть до семидесятых — это не только время великих писателей от Хемингуэя до Сола Беллоу, но и великих редакторов. Великих не в узкопрофессиональном смысле этого слова, а в, скажем так, общекультурном. Можно обсуждать социальные причины: то было время расцвета книжно-журнального бизнеса и время быстрых общественных изменений, когда осмелиться стать писателем мог совсем "простой" человек и часто, чтоб этому писателю состояться, недоставало только "интеллектуала"-редактора, и если они встречались — шла необходимая химическая реакция. Ho лучше просто привести самые известные примеры. Без редактора Максвелла Перкинса не было бы писателя Томаса Вулфа, без редактора Гордона Лиша не было бы писателя Реймонда Карвера, а без Тэй Хохлов не было бы "Убить пересмешника".
Она не только усмотрела в первом сыром тексте бывшей служащей авиакомпании Eastern Air Lines зерна будущей настоящей книги, не только поняла по нескольким вставным эпизодам, что книга эта должна быть о детстве героини, но и предварительно "проговорила" с ней всю эту книгу. И, согласно воспоминаниям многих очевидцев, именно Тэй Хохлов уговорила Харпер Ли уйти от прямой вспоминательности, заставила ее отодвинуть героев от прототипов. В изначальном варианте, например, великодушный отец главной героини Аттикус — сторонник расовой сегрегации. Тэй Хохлов убедила Харпер Ли, что положительному герою не надо этой сложности (возможно, она понимала, что писательнице просто не под силу ее изобразить). В итоге имя Аттикуса стало практически нарицательным — именно как идеал справедливости и достоинства.
Когда читаешь "Пойди поставь сторожа", по ощущению спертого воздуха, по темам и интонациям споров, по неизбежности взаимных разочарований друзей и союзников видишь: теперешняя Россия — это американский Юг пятидесятых
Итак, в первой версии "Убить пересмешника" (не покупайтесь на издательский трюк с "продолжением", никакое это не продолжение, разумеется) идеальный Аттикус — сторонник сегрегации. Не потому, что он "физиологический" расист (главная героиня — ее и тут зовут Глазастик — вспоминает, что в очереди в магазине он никогда не пользовался своим правом белого и спокойно стоял за чернокожими покупателями), а потому что считает сегрегацию для южных штатов самым мудрым, естественным решением. "Тебе никогда не приходило в голову,— говорит он дочери,— что если в одной цивилизации живут люди отсталые и люди передовые, социальной Аркадии быть не может?" А значит, не надо навязывать здесь правила этой социальной Аркадии — всякое там равенство и прочую демократию. Здесь другой уклад и особый путь. Ничего не напоминает?
Вот именно поэтому мне совсем непонятно, когда мои соотечественники, успевшие прочитать эту книгу, говорят, что она их разочаровала. Ну, в смысле литературы — еще ладно (хотя, повторюсь, непонятно, чего все в этом конкретном случае ждут). Но как свидетельство — это, безусловно, очень интересно. И главное, поучительно.
Вот мы часто спорим, на что в смысле общественной атмосферы похожа теперешняя Россия. На себя времен Победоносцева? На Испанию позднего Франко? Когда читаешь "Пойди поставь сторожа", по ощущению спертого воздуха, по темам и интонациям споров, по неизбежности взаимных разочарований друзей и союзников вдруг видишь: теперешняя Россия — это прямо американский Юг пятидесятых, ощетинившийся против прогрессивного Севера, пренебрегающего традициями.
Иногда эти совпадения бывают настолько яркими, что вздрагиваешь. Вот, например, главная героиня незаметно пробирается на заседание совета граждан, в президиуме которого сидит ее справедливый, ее прекрасный отец. Она входит в зал во время прочувственной речи одного из членов президиума. Он говорит о том, что главную свою задачу сейчас видит в сохранении Южного Образа Жизни, "и никакие черномазые не вправе указывать ему, что делать и как поступать... тупоголовая раса... только вчера слезли с пальмы... смердят... будут жениться на ваших дочерях... неминуемое вырождение и упадок белой расы... вырождение, джентльмены!.. спасти наш Юг..." И Аттикус,— думает главная героиня,— Аттикус, который побрезговал бы даже плюнуть в его сторону, сидит с ним за одним столом. В голове ее мутится, потому что "когда тебя подводит человек, всегда живший по правде — и ты сама в эту правду свято верила,— ты не просто учишься не доверять, ты остаешься ни с чем". Разве это не то чувство, которое охватывает нас, когда мы изучаем подписи под разными письмами и заявлениями или опять же состав каких-нибудь президиумов?
История повторяется — это не новость, но иногда ее прямое повторение (или предвестие) застает тебя в самом неожиданном и неожидаемом месте. И от этого твоя собственная сегодняшняя беспомощность становится более чувствительной и неприятно режущей.
Кто бы мог подумать, что ранняя забракованная книжка Харпер Ли, от которой ну совсем нечего было ждать, так все это проявит? Никто не мог.
Харпер Ли. Пойди поставь сторожа. М.: АСТ; Neoclassic, 2015