В Академии художеств (Пречистенка, 12) открылась выставка советского карикатуриста Бориса Ефимова. Ему исполнился 101 год.
Когда художник доживает до 101 года, то главным предметом выставки является он сам. Эту роль Ефимов выполнил просто с блеском. Начать с того, что на второй этаж академии он не столько взошел, но и отчасти взбежал. Оказавшись после этого перед встречавшими его гостями и прессой, он приветственно поднял руку прямо-таки гимнастическим жестом. Маленький, юркий, с очень подвижным лицом, он настолько живо реагировал на все окружающее, что иногда даже казалось бы лучшим умерить выразительность. Когда президент Академии художеств Зураб Церетели начал его поздравлять, не вполне справляясь с русской грамматикой, лицо Ефимова тут же выразило раздраженную неприязненность, когда же через полминуты Церетели сказал что-то, показавшееся ему симпатичным и смешным, тут же быстро улыбнулся и стрельнул глазами куда-то в толпу. Чувствовалось, что после этого чествования он останется, выпьет водки и даже, может быть, за кем-нибудь галантно приволокнется. В общем, не экспонат, а чудо. Выглядит на 40 лет моложе, чем на самом деле.
Цифра в 101 год настолько запредельна, что к его карикатурам тоже начинаешь относиться как к явлению, превышающему человеческие возможности. Нет, не то чтобы они как-то запредельно хороши. Но из жанра карикатуры они переходят в состояние эпическое, становятся своего рода историческим жанром.
Ну, например, выставлен там лист "Эйзенхауэр обороняется". 1948 год. В центре изображен Северный полюс, там надпись "Северный полюс". На нем стоит юрта, рядом группа удивленных эскимосов. На первом плане некая военная установка с оптическим прибором, к коему присосался генерал Эйзенхауэр. В левом нижнем углу — полуфигура интеллигентного вида мужчины, который, видимо, случайно проходил мимо и, заметив странность происходящего, спрашивает президента: "Зачем вы концентрируете здесь военные силы?" На что президент отвечает, указывая на эскимосов, что заметна активизация сил противника. Над Эйзенхауэром написано крупными печатными исключительно корявыми буквами "Эйзенхауэр". Красным карандашом. Потом еще несколько подписей той же рукой, такие же корявые, но уже простым карандашом.
Не самая смешная карикатура. Но вот эти корявые буквы лично вывел товарищ Сталин. Он сам заказал эту карикатуру, сам продумал ее, так сказать, программу, а потом принимал работу. Эйзенхауэра он узнал и надписал "Эйзенхауэр". Видимо, сюжет его сильно занимал, потому что он сильно давил на карандаш и даже сломал его — пришлось брать другой. Так что здесь нужно оценивать не столько юмор карикатуры, сколько юмор товарища Сталина. И даже непонятно — юмор или нет.
С категорией юмора происходит здесь нечто странное. Вот, например, карикатура 1938 года. Она изображает двух человек, один развалился на диване, ноги на тигриной шкуре, вид сочувствующий и изумленный, второй стоит напротив, отчаянно жестикулирует и вообще взмылен. Взмыленный говорит сидящему: "Тигра на охоте встретить — это что! Вот ко мне вчера Перфирьев приходил за рекомендацией, вот я страху натерпелся!" В 1938 году была у нас в стране такая проблема — очень медленно росли ряды ВКП(б). Не то что желающих вступить не находилось, а вот рекомендации никто из членов партии давать не хотел. Потому что сегодня его рекомендуешь, а завтра его возьмут и тебя вслед за ним. Так сказать, системная ошибка репрессивного аппарата: те, кто репрессирует, не хотят рекомендовать новых кадров репрессирующих, потому что боятся попасть в репрессируемые. Смотришь на эту карикатуру и думаешь, что вот этот, к которому Перфирьев приходил, он, пожалуй что, и прав. Действительно, одно дело — тигр, животное глупое, у тебя к тому же и ружье есть, а другое дело — эти. Так что не смешно, а страшновато.
Также и со Сталиным, думаешь: ну неспроста ему вдруг пришла такая блажь — карикатуры рисовать и лично их подписывать. Тем более с такой страстью Эйзенхауэра подписывать. Видимо, был подтекст. Скажем, решил Сталин ущучить Эйзенхауэра через Аляску путем создания коммунистического государства эскимосов, а тот как-то это учуял, принял контрмеры, и желчный Сталин решил отомстить ему карикатурой. Знал бы генерал, кто эту карикатуру рисовал, получил бы большое удовольствие.
Вы чувствуете, что происходит? Карикатура перестает быть карикатурой, а оказывается правдивым изображением вполне реальных событий. При этом стиль Бориса Ефимова практически не менялся на протяжении 84 лет его работы в карикатуре, фигуры 1918 года в Киеве выглядят точно так же, как Ельцин и Горбачев, так что в целом появляется исключительно цельная и убедительная версия советской истории. Она как раз и начинается в Киеве в 1918 году, который художник выставил довольно обильно то ли из любви к булгаковской "Белой гвардии", то ли потому, что не окончательно определился тогда со своими политическими взглядами и потому предпочитал хранить эти карикатуры у себя дома. Во всяком случае, большевики там ничем не отличаются от героев добровольческой армии, от петлюровцев, от войск гетмана Скоропадского — все это одинаковые темные личности, все в оружии, все взвинченные, с трагическими мрачными лицами, которые явно друг друга намерены изничтожить. Самая запоминающаяся карикатура — тачанка, везущая бандитов атамана Ангела: в их лицах концентрация мрачной радости достигает апогея, а на заду тачанки надпись "Х...й догонишь". Что до некоторой степени — эпиграф к российской истории ХХ века: съехавшие с ума вооруженные люди сели в тачанку и под руководством Ангела полетели к светлому будущему — х... догонишь. Далее ситуация как-то устаканивается, начинаются шаржи. Маяковский, Ильф и Петров, Лепешинская с большим портфелем с надписью ЦДРИ. Поскольку стиль один и тот же, то невольно возникает ощущение, что эти ангеловцы доехали и теперь у них началась несколько фантасмагорическая жизнь. Ильф и Петров в некоем противоестественном союзе слились и породили Бендера, вылезающего из их чрева. Маяковский посадил себе на плечо Солнце и выглядит крокодилом из сказки Чуковского. Лепешинская — вообще сюрреалистический кадр — крупный ответственный чиновник с жирными, крепкими ногами как-то отчаянно пляшет, не забывая, однако же, про свой портфель. Но, с другой стороны, чего же и ждать от этих, которых не догонишь, кроме этой кошмарной фантасмагории.
Среди доброго, но косноязычного Церетели, вице-президента академии Ефима Зверькова, выглядящего сильно старше экспонента и при этом изображающего взглядом Абадонну, Ефимов выглядел этаким Дидро — умным, лукавым стариком, который победил время, знает некий секрет устройства жизни и на все смотрит с всепонимающим юмором. Корней Чуковский в 60-е годы, по свидетельству мемуаристов, постоянно повторял: "В России нужно жить долго!" Он договаривал, почему, но в контексте 60-х все и так понимали — чтобы пережить Сталина, чтобы дожаться чего-то хорошего. Ефимов этот завет выполнил и, как и Чуковский, постепенно предстал хранителем высшей мудрости. Но, глядя на это, все время вертится вопрос: что же это за страна, в которой носителем высшей мудрости является карикатурист, а его карикатуры выглядят как ценнейшие свидетельства, запечатлевшие реальность исторических событий без всякого юмора?
Стоит задаться этим вопросом, и все вдруг становится ясно. В юности, рассматривая ежегодные демонстрации 7 ноября, эти холодные осенние толпы, Брежнева, стоявшего на гробе Ленина и уже самого являвшегося отчасти мертвяком, я несколько раз ловил себя на мысли о том, что это не реальность, а пародия. Что они сами представляют свою жизнь и власть как карикатуру на самих себя. Этого не может быть — но это именно так. Начиная от текстов Ленина с его "боженька, иудушка, ха-ха" на полях и кончая Брежневым с его выдающимся прононсом — все это была одна сплошная карикатура. И потому столетний карикатурист выглядит не просто художником, но философом, парадоксалистом, мудрецом, создавшим грандиозный фресковый цикл истории своей карикатурной эпохи.
ГРИГОРИЙ Ъ-РЕВЗИН