Московский музыкальный театр Станиславского и Немировича-Данченко открыл сезон премьерой "Фауста" Шарля Гуно (Charles Gounod). Постановку знаменитой французской лирической оперы сделали французы — Филипп Годфруа (Philippe Godefroid) и Франсуаза Террон (Francoise Terrone).
За несколько дней до премьеры ее музыкальный руководитель, бывший ленинградский дирижер Самуил Фридман (Samuel Friedmann, Швейцария) по собственной инициативе собрал журналистов. Встреча вылилась в лекцию "Зачем портят оперу современные режиссеры?!" Не скажу, что у фридмановского выступления была особо сильная логика или, скажем, внятный адресат. Но и не забуду одной его, видимо, не случайной фразы: "Современная режиссура наносит классической опере, а вместе с ней и мне, самую настоящую травму". Слушая это тогда, мы снисходительно улыбались. На премьере было уже не до смеха."Фауста" делали двое французов из нантского театра — мужчина и женщина. О режиссере-постановщике Филиппе Годфруа буклет сообщал: "Имеет дипломы в области музыковедения, политологии, истории, юриспруденции, немецкого языка". О другом режиссере-постановщике — Франсуазе Террон излагалось:"Окончила консерваторию в Гренобле по специальностям: вокал, фортепиано, гармония и теория музыки". В 1990 году эти энциклопедически образованные люди устроились в театр Нанта, а с 1994 года стали работать вместе. Он — еще и как сценограф. Она — еще и как художник по костюмам.
Свежий плод их странного сотрудничества удивлял чем дальше, тем больше. Я все время пыталась подобрать ключ к смыслу необыкновенного творческого союза, пока наконец не вспомнила двусмысленную фразу из "Комментариев к общеизвестному" Андрея Битова: "Сперва они просто дружили, а уже затем стали встречаться". Дело в том, что лирические отношения Фауста и Маргариты режиссеры растолковали ну очень — как бы это поделикатнее выразиться — интимно и даже для эрудитов нестандартно. Вот, например, в музыкально-дивной сцене обольщения Фауст сперва долго и неумело раздевал Маргариту, а затем быстро и нехорошо овладевал ею: заломив голову и бросившись, словно насильник, со спины. Не странно ли, что после этого (во всяком случае у Гете и Гуно) именно Фауст должен был стать единственным избранником Маргариты?
Впрочем, мы не ханжи. И понимаем: злоупотребление некоторыми вещами — еще не повод ругать шедевр, если он и вправду шедевр. Но "Фауст" намастерили из такого сплава претенциозной невежественности, глупых трюков и обыкновенной халтуры, что просто хоть руками разводи. Выкинули сцену "Вальпургиевой ночи". Перенесли события из Германии во Францию, которая определяется здесь по зонтикам, канотье, государственному флагу и залихватским шляпкам в форме аэропланов.
Вообще милитаристских символов был переизбыток (а всего-то потому, что Валентин, брат Маргариты,— солдат). Погребок Ауэрбаха разросся до Монмартра с хороводами и каким-то нелепым проволочным вентилятором. Вместо врат церкви — алтарь, с которого Маргарите отвечает жирный распятый Мефистофель. А в знаменитой сцене с прялкой — лишь кресло-качалка на фоне панно с анатомически-безграмотным изображением женской кисти.
Во всей этой абракадабре певцы перемещались, словно во сне. Так же и пели. В куплетах самодеятельного Мефистофеля (Роман Улыбин) люди гибли за металл не заинтересованно, а устало, словно им все надоело. Фауст (Ахмед Агади) вместо счастья и смысла жизни все время искал более-менее устойчивый регистр, где его голос не скользил бы, а хоть чуточку цеплялся за ноту. Ответственнее других к премьере подошли Андрей Батуркин (Валентин) и Ольга Гурякова (Маргарита), которая, правда, разыгрывала не Маргариту, а себя саму — приму театра, вот уже года два поющую не цельными музыкальными фразами, а какими-то нервными звуками.
Единственный, кто был на высоте,— оркестр. Вернее, не оркестр, а дирижер Самуил Фридман, скреплявший бессмыслицу четырех актов отличными маршами-вальсами той мерой оркестрового звучания, какая позволяла расслышать все, даже самые сырые и слабые голоса. Ему бы компанию не из французов-эрудитов, а с крепким режиссером-профессионалом завести,— глядишь, и "Фауст" Гуно получился бы совсем-совсем другой: лирический, нежный и без единой травмы.
ЕЛЕНА Ъ-ЧЕРЕМНЫХ