Вчера министр печати Михаил Лесин не пошел на заседание правительства. В течение двух часов он выступал совершенно в другой аудитории. Десятки региональных журналистов, а также известные столичные телеведущие в рамках финала конкурса "Новости — время местное" вместе с министром искали ответ на вопрос: что стало со свободой слова за прошедшие десять лет? Но ответа так и не нашли. Репортаж АРИНЫ Ъ-БОРОДИНОЙ.
Уже второй год министр Лесин становится самым популярным гостем финала всероссийского конкурса "Новости — время местное". Конкурс проходит по всей стране третий год подряд, в нем участвуют сотни региональных телекомпаний, а в Москве жюри определяет лучшую информационную программу России. Если в прошлом году Михаил Лесин просто отвечал на вопросы региональных журналистов, то на этот раз встреча с министром проходила в формате ток-шоу. Вела его Светлана Сорокина, а называлось оно "Глаз народа". "Если не услышим, так хоть насмотримся,— пояснила слегка измененное название своего авторского проекта госпожа Сорокина.— А смотреть главным образом мы будем на министра печати Михаила Лесина".
Как потом выяснилось, Светлана Сорокина попала в точку. Некоторые из присутствующих в зале региональных журналистов потом признались корреспонденту Ъ, что "в такую рань приехали, чтобы посмотреть на министра, про которого столько слышали, но живьем не видели". Госпожа Сорокина задала тон дискуссии.
— Перестройка одним дала свободу кооперативов, а другим — свободу слова. Вам,— обратилась она к министру,— повезло и с тем и с другим. Так как сейчас со свободой слова?
Министр, проигнорировав кооперативы, углубился в исторический экскурс о том, что десять лет назад государством "недостаточно была подготовлена поляна для свободы слова", поэтому "свобода слова превращалась в элемент бизнеса и политического шантажа". Фамилии шантажистов не назывались, но все и так все поняли. Исторический экскурс прервал владелец и руководитель красноярской телекомпании "Афонтово" Александр Карпов:
— Михаил Юрьевич, я считаю, что свобода слова, она как беременность — или есть, или нет.
— Я ситуацию по-другому рассматриваю. Свобода слова — это как ребенок,— возразил министр.— До семи лет ходил в сад, рисовал яркими красками, а потом пошел в школу, жизнь стала жестче, и нужно было уметь учиться по правилам.
От свободы слова плавно перешли к продажности прессы.
— Вы принимаете упрек в продажности? — обратилась к залу Светлана Сорокина.
Зал не ответил. Зато ответил министр печати:
— Я против слова "продажность". Есть коммерциализация.
Господин Лесин согласился с тем, что многие СМИ берут деньги за сюжеты и публикации и часто в своей работе не думают "о социальной ответственности перед обществом". И привел такой пример:
— Однажды я не стал вмешиваться в то, как на моих глазах омоновцы сломали у журналиста кассету. А почему? Журналист пытался прорваться в морг, где лежали убитые два часа назад их боевые товарищи. Его не пустили, он полез через забор, чтобы снять тела, лежащие в морге. Омоновцы его поймали, ударили один раз, кассету сломали и отпустили. Кто здесь виноват?
Зал опять промолчал.
Потом слово взял Владимир Познер. Он сказал, что нужно называть все своими словами. И тут же назвал:
— Нет никакой коммерциализации, есть взяточничество и воровство. И это было всегда!
Потом господин Познер рассказал о том, что после каждого выпуска программы "Времена" пять-шесть человек из окружения президента Путина звонят главе государства, жалуются на программу и просят ее закрыть. Телеведущий попросил министра:
— Вы, вероятно, часто видитесь с президентом. Не могли бы вы ему передать, чтобы он запретил своим подчиненным звонить, и тогда это перестанут делать не только московские чиновники, но и губернаторы.
Тему отношений власти и прессы продолжил журналист с исторической родины президента.
— У нас в Питере уже давно никто не пытается встать в оппозицию, работу полпреда президента Виктора Черкесова вообще никто не критикует, только его пресс-релизы пересказываем. Мне трудно в таких условиях работать! — горячился журналист.
На что министр печати грустно заметил:
— А вы думаете, мне легко?