В Москве в здании Большого Манежа открылась выставка Дмитрия Аркадьевича Налбандяна, приуроченная к 95-летию этого выдающегося мастера. Народный художник СССР, он практически всю жизнь, кроме раннего периода пребывания в Тбилиси, трудился над парадными портретами генеральных секретарей, членов ЦК и руководителей дружественных СССР государств.
Есть глубокая неправильность в том, что сегодняшние выставки советских официальных художников утаивают от зрителей главную и наиболее выдающуюся часть их творчества. На выставке Налбандяна нет ни одного портрета Брежнева. Это абсурд: именно это и было главным делом его жизни. Он писал Брежнева чуть ли не с каждым новым орденом и медалью, полученной генеральным секретарем. Организаторы выставки считают, что нужно показать художника как профессионала, вне политического контекста. Подобная вивисекция изымает из художника душу. Как он сам говорил про себя, "последние сорок лет я работал в области вождя".
Ну что же, не дают взглянуть на главные работы — посмотрим на второ- и третьестепенные. Жизнь живописца такого ранга в советское время складывалась довольно трудно: он писал вождей, а в промежутках ездил в зарубежные командировки. Рисунки из поездок плюс портреты видных деятелей армянской диаспоры составляют нынешнюю выставку. То есть это фактически сфера отдыха от основных полотен.У портрета вождя есть важное качество: он не нуждается в обосновании. Глядя на него, никогда не задумываешься, почему, собственно, этому художнику выпала такая удача — рисовать это достойное и важное лицо. Когда же смотришь на нарисованные Налбандяном виды Японии, Индии, ГДР, то просто диву даешься: что же они, портретируемые, в нем нашли-то? Это прямо совсем средняя продукция. Такие изделия должен был уметь изготовлять любой выпускник Академии художеств. Почему Налбандян вдруг стал самым главным, непонятно. Причем он и по темпераменту серенький. В какой-то момент думаешь, что он, может, был вроде Церетели, такой обаятельный армянин из Тбилиси, который своей энергетикой восполнял недостаток пластических дарований. Но нет. У Церетели не только паркет под ногами горит, но и в живописи все горит самым темпераментным образом. А у этого что в Токио, что в Берлине все сероватенько, ну ровно будто туда "грачи прилетели".
Думаешь над этой загадкой — и ничего не понятно. Но есть на выставке один портрет, видимо, не переданный заказчику в силу изменчивости политической фактуры. Это индийский генерал Синг, нарисованный Дмитрием Аркадьевичем в период пхай-пхай, в 1957 году. Генерал в порядке: ордена, парадная чалма, круто вздымающаяся вверх на манер фуражки, лицо такое значительное, поза номенклатурная. Но в глазах генерала особенный блеск. Отчего он образуется в индийском контексте, я не знаю, а по-русски это очень понятно. Это не то состояние, когда выпьешь водки на природе, а то, которое бывает, когда об этом подумаешь, причем подробно подумаешь, но одновременно и понимая, что долг генерала в данный момент этого сделать не позволяет. И глядя в эти глаза, чувствуешь, что трудно Сингу быть генералом, что человек он с душой, там где-то кто-то, и он бы сейчас тоже... Но нельзя.
Вот это умение вносить человеческую живинку в лицо власти и было ценно в Налбандяне. И в его Брежневе всегда чувствуешь, что Брежневу как-то по человечески тяжело, ему бы на рыбалку, но мундир обязывает. Это живописание власти в эпоху, когда шеф КГБ пишет стихи про природу, не забывая, однако же, и об основных обязанностях. Налбандян для властителей не просто мастер, он — свой. Они так и видели эти заграничные ландшафты: "Знаешь, сижу я как-то в Токио, дождик такой, солнышко, листочки, птица вроде грача — и вдруг вспомнил я деревню нашу, и так мне защемило, так схватило, что и сказать не смогу. Вот Налбандян с нами был, козла ихнего рисовал, так вот он потом написал, знаешь, вид из нашего 'Хилтона' — вот правильно. Он даром что армянин, он понимает. Настоящий художник".
ГРИГОРИЙ Ъ-РЕВЗИН