— Надо понимать, что в те годы, 25 лет назад, ученые находились в отчаяннейшем положении. Финансирование науки сократилось в десятки раз, люди были вынуждены уезжать за границу, а оставшиеся просто выживали. И вот в этом время пришел Сорос, выделил свои деньги для поддержки ученых, которые остались в стране и пытались работать. На Западе поддержка ученых через фонды была нормальной практикой, а у нас это было чем-то абсолютно новым, поэтому вызывало подозрение. Параллельно государство организовало Российский фонд фундаментальных исследований, который я возглавил. И мне тоже приходилось бороться с административными барьерами, с предубеждением против фондовой системы. Я часто слышал даже в академии: "Да зачем проводить конкурс, зачем выделять гранты? Просто дайте нам деньги, и мы сами раздадим, мы лучше знаем, кто их достоин". Было сделано много работы, чтобы фондов и грантов перестали опасаться.
Фото: Юрий Мартьянов, Коммерсантъ / купить фото
Параллельно пришлось много рассказывать про Фонд Сороса, доказывать, что его деятельность приносит России пользу. Я выступал на слушаниях в Думе, рассказывал, что у них очень открытая и либеральная грантовая система, что в заявке надо указать ссылки на опубликованные статьи, и значит, никто не пытается получить таким образом секретные разработки.
Я никогда не забуду, как Лев Владимирович Альтшулер при мне радовался, что получил грант на $500. Он говорил: "Наконец-то я могу нанять команду чертежников, чтобы они начертили все графики к моей научной статье". Понимаете, какое было время — гениальному физику с мировым именем никто не давал денег на такие вещи. И Фонд Сороса помог выжить российской науке в то экстремальное время.