1 сентября 1921 года в газете "Петроградская правда" был опубликован список расстрелянных участников "Таганцевского заговора". Среди 61 фамилии значился и "дворянин, филолог, поэт, член коллегии 'Издательство Всемирной литературы', беспартийный, бывший офицер" Гумилев.
Дата исполнения приговора варьируется — 24 или 25 августа 1921 года. Известно, что Николай Гумилев был арестован 3 августа по обвинению в участии в контрреволюционном заговоре. Преданы гласности документы из дела ВЧК, в том числе текст приговора и записи допросов, где Гумилев признается в "готовности принять участие в восстании, если бы оно перекинулось в Петроград". О том, что и этим кратким и жестоким документам не всегда можно доверять, ссылаясь на собственный тюремный опыт, предупреждал сын поэта Лев Николаевич Гумилев.
Вопрос, участвовал или не участвовал поэт в заговоре, стал камнем преткновения с конца 1980-х. Том "Библиотеки поэта" 1988 года еще полностью опирается на снисходительное суждение Константина Симонова: "Некоторые литераторы предлагали чуть ли не реабилитировать Гумилева, признать его невиновным в том, за что его расстреляли. Я лично этой позиции не понимаю и не разделяю". Высказывалось и мнение, что никакого заговора не существовало, а дело было сфабриковано. Дискуссия продолжалась вплоть до реабилитации Гумилева в 1992 году, хотя к этому времени уже было действительно непонятно, кто нуждается в реабилитации — Гумилев или Октябрьский переворот.В легенду вошло поведение Гумилева перед лицом смерти. Поэт почему-то думал, что умрет в 53 года, "что смерть нужно заработать и что природа скупа и с человека выжмет все соки и, выжав, выбросит". Но поэт "заработал" себе другой финал. Знавшие Гумилева потом мысленно реконструировали произошедшее на допросах в ЧК: на оскорбительное обращение поэт отвечал с уничтожающей надменностью, а этот "пережиток времен Долохова и Печорина" был недоступен его собеседникам. Мандельштам вспоминает его слова: "Я нахожусь в полной безопасности, я говорю всем открыто, что я монархист. Для них самое главное — это определенность. Они знают это и меня не трогают". Но оказалось, что джентльменское соглашение с властью было заключено в одностороннем порядке. Говорят, что даже чекистов, расстреливавших Гумилева, потрясло его самообладание: "И чего он с контрой связался? Шел бы к нам, нам такие нужны!" Они называли это "шикарно умер".
Чрезмерное внимание к этому внешнему "шику" у нынешних ценителей таланта Гумилева даже вызывает опасение: факты биографии заслоняют творчество. Тем более что у Гумилева таких "отвлекающих факторов" множество: путешествия в Африку (экзотический материк, где "изысканный бродит жираф", Гумилев, как ни странно, ценил за "обыденность" тамошней жизни), участие в войне, православные убеждения, сочетавшиеся с увлечением оккультизмом. В поисках приключений Гумилев выписывал себе билет в "Индию духа", куда потом отправились постмодернисты 90-х годов — от Пелевина до Анастасии Гостевой. Современных писателей Успенского и Лазарчука биография Гумилева даже вдохновила на роман, где реальные факты соседствуют с вымыслом.
Черты характера Гумилева — мужественность, определенность, рыцарство при подчеркнутом эстетизме — являются ключевыми и для его творчества. Может быть, стихотворное наследие Гумилева не столь богато, как наследие Анны Ахматовой (супруга поэта — тоже один из "отвлекающих факторов"). Его гениальные стихотворения — "Слово", "Деревья", "Жираф", "Заблудившийся трамвай", "Мои читатели" — можно пересчитать по пальцам. Но иногда необходимым оказывается именно мужественное слово, то, что называется "когда джигит с джигитом разговаривает" и традиционные стихотворные нюни оставляет в стороне. Поэтический мессидж Гумилева на редкость четок: "Я не оскорбляю их неврастенией, / Не унижаю душевной теплотой, / Не надоедаю многозначительными намеками / На содержимое выеденного яйца. / Но когда вокруг свищут пули, / Когда волны ломают борта, / Я учу их, как не бояться, / Не бояться и делать что надо".
ЛИЗА Ъ-НОВИКОВА