Геометрия красоты

Выставка театр

В чрезвычайно скромной дирекции Дома-музея К. С. Станиславского сообщают, что такая мхатовская выставка планировалась еще при жизни самого Валерия Левенталя. Однако видные диковинные планы печально не сбылись: знаменитый художник скончался в американском Балтиморе 8 июня этого года в возрасте 76 лет. Последние годы он жил и работал на своей собственной буколической ферме (там же жили его дочь и внук) и преподавал в Йельском университете. Но на открытии московской выставки счастливо собрались его ученики: Валерий Левенталь держал курс сценографии в Школе-студии МХАТ.

Имя Левенталя привычно связывают с центровым советским музыкальным театром, и прежде всего с театром главным, то есть Большим: выпускник ВГИКа (1962), ученик могучего советского станковиста Юрия Пименова, к примеру, с флагманским театром СССР проработал 30 лет — с 1965 по 1995 год. На творческой тропе Левенталя межевались и величавые переливные оперы Пуччини и Верди, и мощный балет, включая авторские спектакли непобедимой советской балерины Майи Плисецкой. Но по естественным причинам в Доме-музее К. С. Станиславского творческий градус художника-сценографа понижен до максимальной камерности. Пять залов, эскизы, фотографии и костюмы к 15 спектаклям Художественного театра эпохи его главного режиссера Олега Ефремова. Это и почти полный чеховский цикл (четыре пьесы из написанных пяти), и пьесы Александра Островского ("Гроза", 1996), вариации на тему Карло Гольдони ("Венецианский антиквар", 2000), столь важная когда-то указательная советская драматургия, к примеру существенные когда-то драматические изделия Михаила Рощина ("Перламутровая Зинаида", 1987), экзотические, орнаментальные проекты ("Вечность и один день" Милорада Павича, 2002), а также костюмные западные вещицы (инсценировка Сомерсета Моэма работы "Священный огонь", 2002). Но, разумеется, чеховские пьесы, как некий вечный ультраразмер, на памятном вечере именитой судьбы Валерия Левенталя выглядят главными.

Чеховские сценографические этюды Левенталя — длинные, как и положено, с повисшими над залом паузами этюды, выписанные почти до традиционного чеховского совершенства. Вот "Чайка" 1980 года, декорация первого действия, имение Сорина (холст, масло). Тихая, многоуровневая, чуть пуантилистская многомерность садового пространства, станковое, то есть вполне грандиозное, по-настоящему метафизическое понимание сцены. Но одновременно со столь большим и природно-пышным, тщательно проработанным величием в "Чайке" в оформлении Валерия Левенталя есть и импрессионистская нежность, вкрадчивость, драматическая, пронзительная деликатность.

Валерий Левенталь создавал на сцене крайне понимаемую, очень объяснимую чеховскую классику, а следовательно, по-настоящему русские среднеинтеллигентские декорации. Его декорации к вышеупомянутой "Чайке" — это видовые вариации садовой дачи, смутной, трепетной, по уши заросшей в мухах, воспоминаниях и в липком, как те самые воспоминания, варенье. Наряду с аристократическими, в духе пескоструйного русского модерна декорациями и одеждами — чуть-чуть суженные до удобного минимализма народные, чаще поволжские костюмы. Валерий Левенталь — он ведь не титанический изобретатель, он в высшей степени идеальный театральный стилист. Стилист, который давал зрителю то видение пьес Чехова, которое существует уже как-то специально сформированно и бессознательно. Видение не западно-авангардное, а вот такое трепетное, тонкое, дерущее, упадническое, стопроцентно несчастное.

"Три сестры" (1997) повторяют декоративную композицию ранней "Чайки": пятнистый пуантилистский, осенний, рыжий с зеленым, задник, уплывающая в мемориальный, мимолетный, еле слышный туман бледная садово-парковая архитектура. Между ними — знаменитый спектакль Олега Ефремова "Дядя Ваня" 1985 года с чуткой осенней яркой заброшенностью и славной, всегда столь безотказной русской архитектурной тоской. И еще между ними — прощальная для великого русского драматурга комедия "Вишневый сад" ефремовской постановки 1989 года, мертвенно-бледный, цвета смертельно-белого оттенка цветущей вишни, с чернеющими церковными луковками и темными крестами, размеченными скамейками, надрывными ступеньками, размашистыми, ар-нуво, шляпами и ладными мужскими сюртуками.

То обстоятельство, что "чеховский" Валерий Левенталь — безусловный большой станковый стилист, уверенный и бескомпромиссный, требовательный и неприхотливо игривый в расставленных флажках своей весьма прочной акварельной концепции, ничуть не мешало возникать множеству точных сценографических нюансов. Это и конкретные сценографические делали, и костюмные мелочи (к примеру, обрамление шляп, кружева, отделка), и зыбкое вслушивание в общее решение спектакля режиссера Ефремова. Однако из памятной экспозиции в Доме-музее К. С. Станиславского (все экспонаты выставки ведут свое происхождение из запасников музея МХАТа) становится видным, собственно, сам сценографический драматический метод Валерия Левенталя: его геометрическое, перфекционистское умение экстраполировать деликатные чувства и нежно-страстные размышления, тонкость всяческих существующих душ и тоску ускользающей бытовой, природной, а также личной красоты.