Архитектура одной трагедии
Исполнилось сто лет со дня рождения выдающегося российского архитектора Алекса
Исполнилось сто лет со дня рождения выдающегося российского архитектора Александра Гегелло.
Столетие Александра Гегелло пока ничем не отмечено: ни выставками, ни заседаниями. Его архитектура слабо рифмуется с современными течениями российских зодчих, и если попытаться дать самую общую характеристику его пути, это будет в другую сторону. Он не похож на два главных направления советского зодчества — конструктивизм и неоклассицизм — и, следовательно, не похож на международные образчики. Это явно снижает к нему интерес исследователей. А между тем Гегелло пытался найти архитектурный язык, который выразил бы именно опыт России (можно даже сказать — петербургской России) после революции. Впрочем, отсюда недалеко до упрека в провинциальности.
Гегелло очень верный ученик одного из величайших российских зодчих Ивана Фомина. Дореволюционные работы Фомина (фантастические бумажные утопии городов и квартиры и особняки "старых русских" — в этом отношении он прямая аналогия сегодняшним архитекторам-бумажникам) — это такое феноменальное владение языком архитектурной классики, какого в русской архитектуре не было даже в эпоху классицизма. После революции он полностью проникается идеей, что старая культура и старая классика кончились, и изобретает так называемую пролетарскую дорику. Это такой классицизм после взрыва, когда со здания сорвало все детали и осталась только плоть остова, дико напряженного из-за того, что ему пришлось вынести. Когда в 30-е годы советская архитектура вернулась к классицизму, казалось бы, Фомину следовало просто продолжить свои дореволюционные вещи — и он бы немедленно стал сталинским архитектором номер один. Но он не сделал этого: слишком искренне поверил, что возвращение к изысканнейшему классическому стилю после всего, что случилось,— нонсенс. Надо признать, в этом была доля истины.Гегелло учился у Фомина десять лет — примерно поровну до и после революции,— так что весь слом архитектурного языка классики проходил на его глазах. Его ранние проекты несут на себе печать фоминского классического мастерства. Как и Фомин, Гегелло блестящий рисовальщик. Но это лишь рисунки, он ничего не строил. А собственно архитектурная деятельность начинается уже в период "пролетарской дорики".
Поэтику Гегелло лучше всего передает его надгробие Фомину. Это наваленная куча крупных квадров камня, из которой прорастает лежащая боком огромная ионическая капитель. Это как раз то, что сорвано атомным взрывом революции. На своем проекте надгробия рядом с памятником он для масштаба нарисовал себя, очень характерно — в коротком пальто и широких мешковатых штанах по странной моде предвоенного времени. Так что получается вполне уже советский человек, который пришел поклониться обломкам классической культуры. Классика умерла, остались фантастические по своей мощи фрагменты, и именно это и есть архитектурный язык, выражающий его сегодняшнее состояние.
Так он и строил. То, что больше всего занимало его в 20-30-е годы,— тема крематрия. У него есть три серии проектов крематриев разных лет, и каждый раз — все более выразительный образ смерти. В 20-е годы им реализован целый квартал жилых домов на Тракторной улице в Петербурге: двухэтажные блокированные дома со странными полуарками, образующими сложную систему входов и переходов во внутренние дворы квартала. Впечатление такое, что это спрессованный каким-то катком конгломерат классических вилл, которые он проектировал до революции, и в результате этого прессования все арки переломились пополам, а дома как бы въехали один в другой. Это очень трагический образ, и даже странно, как вместе с такой экспрессией ему удалось добиться гармоничной, сомасштабной человеку среды, в которой вдруг ощущается нечто итальянское — дворики, переходы, арки.
Нет, разумеется, нельзя сказать, что все вещи Гегелло — это всегда трагический экспрессионизм. В 20-е годы он строит Дом культуры Нарвского района, который стал классикой советского авангарда и был удостоен Гран-при на выставке в Париже в 1937 году; в 30-е годы прекрасно работает и в ар-деко (кинотеатр "Гигант" в Питере), и в классике (школа на улице Робеспьера — удивительно тактичное здание, настолько качественно вписанное в застройку Питера, что как-то не приходит в голову, что оно советское). И тем не менее именно трагическая тема его отличает. Отличает сильно — советская архитектура в целом пронизана таким ярым оптимизмом и верой в будущее, что порой даже в лучших вещах рождает ощущение неловкости. Когда же смотришь на вещи Гегелло, то кажется, что он искал архитектурный язык, который выразил бы уникальность пережитого Россией опыта, который, по крайней мере, ему никакого оптимизма не внушал.
ГРИГОРИЙ Ъ-РЕВЗИН