Глеб Кузнецов о том, как зародилась идея создания фильма: "Путь был, на самом деле, очень простой, потому что я занимаюсь реставрацией церквей на севере, и мысль оказалась очень ясной — о них мало кто знает. Нам известны Кижи, у всех сразу картинка в глазах предстает, но мало кто знает, что Кижи были построены заводскими рабочими, в общем, рабами, там были регулярные восстания в начале XVIII века. На самом деле, трагическая история у этой церкви и у этого места. И сейчас Кижи — это памятник архитектуры, который реставрирует государство, и куда продаются билеты. В то же время на севере по рекам, по Онеге стоят храмы ничуть не менее прекрасные, даже более прекрасные, потому что их строили свободные люди, и те деревни, в которых они стоят, уже умирают, и храмы стоят, как памятники, над этим простором. Просто об этом мало кто знает. То есть мысль была изначально просветительская — просто рассказать о том, что есть такие церкви, и главное, что есть люди, которые пытаются их восстанавливать".
О методе съемки: "Люди, которые давали нам деньги, дали нам свободу творчества. У нас была встречная обязанность по отношению к северянам, которых мы снимали. Мы дали им свободу творчества говорить, показывать то, что для них важно, то, что их волнует. Мы вырезали только брак, повторения, ненужные вещи, откровенно не входящие в контекст. То есть все содержательное — мы можем с этим не соглашаться, у нас в фильме диаметрально противоположные мнения, у нас есть атеисты, которые стреляли из ружья по церкви и до сих пор считают, что люди верят в Бога только потому, что им нечем заняться. И мы даем им слово. Есть люди святые, я думаю, святые даже с точки зрения православной церкви, то есть с абсолютным смирением и очень глубокой верой.
То есть нам дали свободу, и мы дали свободу. И у зрителя, опять же, есть свобода выйти в любой момент из зала, потому что мы не держим его за руку, мы не создаем искусственных конфликтов, мы не создаем искусственных поворотных точек и не пытаемся устроить какой-то катарсис с разрешением всех проблем, как это принято в традиционной драматургии. Зритель просто, как и мы, гуляет по северу, он видит людей. Опять же, почему мы не пишем названия деревень, не ставим это в титры, какая разница? Это все север. Потому что мы не титруем людей. Многих из них сложно понять. Я до сих пор сам не понимаю нескольких героев. Я их прослушал, может быть, тысячу раз, и некоторых слов я не понимаю. Но с другой стороны, если бы вы общались с ним на севере, кто бы вам титровал его? Некому было бы титровать. Вот так же и в кино. То есть рассматривать это нужно просто как прекрасную прогулку по интересным местам. Человек должен нам показать, кто он по профессии".
О духовных поисках северян: "На севере есть одна большая проблема. Это проблема — я думаю, ее можно распространить в целом на всю нашу страну, — утраты культуры, утраты корней, поэтому на севере большая часть людей принадлежит к тем 80% населения нашей страны, которые подписываются как православные, но они не умеют читать "Отче наш", и не потому, что они не хотят, а потому, что они отделены от мира, у них нет священников, они брошены, у них есть только телевизор и воспоминания о своей комсомольской юности. Очень много проблем в этой связи, поэтому большинство людей хотят веры, даже ищут ее, но ее очень сложно найти, потому что есть вопросы к церкви, которая не рассматривает себя как миссионера на селе, к сожалению, и не вкладывает в это значительных сил. Есть, конечно, вопросы к нашему историческому прошлому. Поэтому речь идет о народной вере, о внутреннем религиозном чувстве, но называть большинство северян православными людьми с точки зрения канонов Русской православной церкви нельзя. Они могут не причащаться и не исповедоваться всю жизнь".
О слабом участии РПЦ в жизни северян: "Оно действительно незаметно. Там тяжелая ситуация. В ней ни в коем случае нельзя осуждать ни местных священников, ни даже епархию. На район, как правило, один священник. И, как правило, в райцентре стоит полуразрушенная церковь. Поэтому окормлять огромную паству на большом пространстве, причем паству небогатую, которая объективно не может содержать священника и его семью, невозможно. Конечно, если была бы программа помощи городских приходов деревенским… Мы понимаем, что в Москве в каждом приходе по пять-шесть священников и большие деньги. Если бы каждому московскому приходу приписали по одной деревенской церкви, то проблема бы решилась за несколько лет. Но именно такой вертикальной воли РПЦ по восстановлению деревенских деревянных церквей мы не видим.
Православная церковь, как и все наше общество, является жертвой целого ряда трагических обстоятельств. Она так же страдала и страдает от всего, что происходит в нашем обществе, как и другие институты".