В дни Авиньонского фестиваля международное жюри премии "Европа — театру" объявило имена новых лауреатов. Главной премии удостоен великий английский драматург Гарольд Пинтер (Harold Pinter). В номинации "Новая театральная реальность" награды получат живущий во Франции режиссер и хореограф Жозеф Надж и молодой литовский режиссер Оскарас Коршуновас. Спектакли обоих творцов новой реальности показывают в этом году в Авиньоне. Оттуда — РОМАН Ъ-ДОЛЖАНСКИЙ.
Дирекция Авиньонского фестиваля может праздновать победу вместе с новыми лауреатами: и Жозеф Надж (Jozef Nadj), и Оскарас Коршуновас (Oskaras Korsunovas) не впервые участвуют со своими спектаклями в программе фестиваля. Однако если постановки Наджа во Франции вызывали большой интерес и без участия в Авиньоне, то Коршуноваса для западной Европы открыл именно этот фестиваль, на котором четыре года назад был показан спектакль "Там быть тут" по текстам обэриутов.
Кстати, решение жюри премии "Европа — театру" одновременно можно считать и реверансом в сторону восточной Европы вообще, режиссерские таланты которой сейчас активно раскупаются западными фестивалями и продюсерами. Надж, впрочем, "куплен" был довольно давно. Он живет во Франции уже 20 лет и руководит национальным хореографическим центром Орлеана, но происходит из венгерской семьи с севера Сербии. Между прочим, московские критики в связи с этим решением жюри тоже могут испытывать гордость: спектакль Наджа "Полуночники", гастролировавший в прошлом году в Москве, получил в минувшем марте "Золотую маску" за лучший зарубежный спектакль, гастролировавший в России. Значит, мы в состоянии одновременно с Европой разглядеть новые театральные веяния.
Новую реальность Надж нашел между театром, хореографией и цирком, хотя многим кажется, что там уже не осталось свободных участков границы. Персонажи Наджа обычно находятся в причудливом состоянии сомнабулической, но неотменимой агрессии. Одушевленных оборотней Наджа неудержимо тянет друг к другу, и все они — как пауки в банке. Его странные пантомимы строятся как череда наваждений, а на сцене царит тягучая и густая атмосфера ирреального морока, в котором, впрочем, может найтись место и неожиданному цирковому трюку.
На фоне других работ Наджа показанный в Авиньоне спектакль "Время падения" выглядит неожиданно камерным. Всего два персонажа, которых играют сам хореограф и Сесиль Тьеблемон (Cecile Thieblemont). Они больше похожи на людей, чем герои из предыдущих наджевских фантазий. Под непрерывный аккомпанемент перкуссии Владимира Тарасова эти двое, сначала похожие на застрявших на какой-то богом забытой станции путешественников, разыгрывают историю взаимного притяжения мужчины и женщины. Историю, которая не закончится ничем — в театральной реальности Наджа не бывает ни счастливых финалов, ни финалов вообще. Современные Адам и Ева, увиденные сквозь призму Беккета и Кафки, не ведают ни греха, ни благодати. Они обречены на меланхолическое и долгое истязание друг друга.
Реальность Оскараса Коршуноваса, явленная в спектакле "Огненное лицо", совсем иного свойства. Хотя и у него тоже есть чувство обреченности, но не имманентной, а вполне конкретной, рассчитанной на дискуссию с внятным социальным зарядом. В пьесе молодого и модного немецкого драматурга Мариуса фон Майенбурга (Marius von Mayenburg) идет речь о современной семье и о психологической катастрофе, пережитой подростком. На сцене скучены предметы унифицированного быта: этажерка, ванна, диван, кухонная стойка, телевизор, велосипед и т. д. Папа с мамой ругаются и обедают. У сестры мальчика есть друг. Жизнь механизирована и подчинена простейшим рефлексам: получается такая "Маленькая Вера" по-немецки. Только с изрядной примесью зловещего символизма: тинейджеру все время чудится огонь и все заглушающий треск горения. Уставший от тупой безысходности, герой решается на поступок. Прикончив родителей колотушкой для отбивания мяса, мальчик деловито сваливает в кучу всю обстановку квартиры и разбрызгивает на семейный скарб бензин. Потом он, как на постамент, забирается на холодильник и обливает горючим самого себя. А по театральному залу разносится резкий бензиновый запах. Спектакль на этом кончается — и даже у видавших виды зрителей не сразу находятся силы аплодировать. Критика же в письменной форме аплодирует не только целеустремленной чистоте режиссерского почерка, но и глобализации театрального сознания: впервые образчик жесткой "новейшей волны" драматургии получил такое цельное театральное воплощение по сю сторону бывшего железного занавеса.