Год немецкого языка и литературы в России завершился двумя фотовыставками: обе посвящены Томасу Манну. Первая — это фотографии из собрания, которое хранится в доме Маннов в Любеке, так называемом «Доме Будденброков». Они выставлены в московском Гете-институте. Вторая — фотографии из семейного архива, представляющие последовательно все этапы биографии писателя,— и они привезены из Цюриха в музей А.С. Пушкина. Про обе выставки в принципе можно говорить как про одну, но именно то, что их две, имеет довольно большое значение
Фото: Ullstein bild via Getty Images
Фото: Ullstein bild via Getty Images
Фото: AFP / Leemage
Фото: AP
Обе выставки — даром что фото-,— выставки чисто литературные. Литературность эта двойной природы.
Самым очевидным, тематическим, образом она проявляется в фотографиях условно-раннего периода — там, где Любек и родительский дом, братья и сестры, дом и сад, гимназическая форма (чуть позже еще и переезд в Мюнхен, свадьба, служба, первые литературные успехи). Это очень предсказуемые семейные фотографии, картина обеспеченной, многодетной и по-протестантски расчисленной жизни. Жизни, в недрах которой тем не менее что-то не сходится. У Маннов — и у старших, и у младших — уверенная ганзейская осанка, но слишком сосредоточенные глаза. Основательные темно-дубовые фамильные интерьеры лишены всякой претензии на аристократизм, но в них слишком много подлинного вкуса. Из этого неявного, как бы совсем не опасного, а, напротив, очень красивого диссонанса потом появится и все собою затмит трагедия северного купеческого патрицианства, которое из поколения в поколение истончается до нежизнеспособности. Это уже не про фотографии, конечно. Об этом прямым текстом написаны удостоенные Нобеля "Будденброки", но об этом же по сути — вся семейная, родовая тема у Томаса Манна, от "Волшебной горы" до "Иосифа" и "Доктора Фаустуса". История рода у Манна — это всегда в каком-то смысле история болезни, а семья — это не только то, что окружает героя, но и то, что гнездится внутри него как зародыш смертельной опасности. Лютеранская купеческая Европа — это и есть семейство Маннов на фотографиях, и о том, что эта самая Европа не переживет первую треть ХХ века, второй по старшинству сын семейства Томас написал уже в 1901 году. Ветхозаветная ярость, с которой он реагировал на появление Адольфа Гитлера и на все, что за этим последовало, была во многом яростью Кассандры — его род был обречен, а вместе с родом и континент, и он сам описал все это с опережением в 30 лет.
С Альбертом Эйнштейном
в Принстоне. США, 1938 год
Фото: AFP / Roger Viollet
Вторая литературная тема обеих выставок имеет отношение не к одному лишь Томасу Манну: можно сказать, что это метасюжет немецкой литературы ХХ века, который для современного читателя с некоторых пор обретает дополнительную болезненную актуальность. Это метасюжет под названием "разделенная жизнь". Один из гораздо менее известных немецких писателей в свое время желчно сформулировал центральную коллизию этого сюжета: "Странам, которые так гордятся тем, что они являются местом рождения гениев, стоит удостовериться в том, что они являются также и местом, где эти гении похоронены".
Как уже было сказано в начале, две выставки, посвященные Томасу Манну, вполне можно было бы назвать одной выставкой, если бы не одно принципиальное обстоятельство. Те семейные фотографии, которые выставлены в музее Пушкина, привезены из Цюриха — именно там, при легендарной Высшей технической школе, находится архив Томаса Манна, со всеми его тысячами фотографий, документами, рукописями. В Любеке, в "Доме Будденброков",— то совсем немногое, что осталось после 1945-го, музей, но не архив.
В черные списки Томаса Манна добавили еще в 1933-м, но уже после сына Клауса и брата Генриха — книги обоих горели на немецких площадях среди первых, а его "всего лишь" запретили. Гражданства лишили в 1936-м, заодно забрав и докторский титул. Решение принимали компетентные органы, опиравшиеся на заключение Эрнста фон Вайцзеккера, папы будущего президента ФРГ, Рихарда: "Издевательские высказывания о рейхе и враждебная пропаганда".
С женой Катей. Берлин, 1930 год
Фото: DIOMEDIA / Keystone Pictures USA
Франция, Швейцария, Чехия, Венгрия, Швеция, США и снова Швейцария — на фотографиях все эти "этапы" выглядят, в сущности, ничуть не менее респектабельно, чем жизнь в Любеке или Мюнхене. Отчасти это связано все с тем же ганзейским высокомерным патрицианством, отчасти — с многих раздражавшим сознанием собственной вселенской миссии. Как бы то ни было, иначе, чем респектабельно и значительно, он просто не умел выглядеть, взгляд, направленный в объектив, автоматически фокусировался в вечности, незримая нобелевская трибуна сопровождала его всю жизнь. Слова ностальгии странно прозвучали бы в устах человека, который говорил: "Там, где я,— там и есть Германия". И тем не менее — пройдя вдоль трех стен с фотографиями на выставке в музее Пушкина, легко заметить одну-единственную перемену, смещение фоторяда. На фотографиях "до" почти всегда фигурирует дом, кабинет, интерьер, кресло у письменного стола — естественное местоположение писателя. На фотографиях "после" писатель все чаще оказывается в университетской аудитории, в городской среде, на природе (не в саду, который был бы продолжением дома). При этом, разумеется, и в Америке, и в Европе Томас Манн жил в прекрасных домах, в каждом из которых имелся рабочий кабинет — но домашнее, семейное, частно-рабочее пространство как будто бы больше не сопровождало его: оно осталось там, в Любеке и Мюнхене, там, куда Манн до конца жизни возвращался только туристом или почетным гостем.
"Томас Манн (1875 — 1955). Жизнь писателя в фотографиях". Москва, Государственный музей А.С. Пушкина,
Гете-институт, до 30 сентября