В Музее архитектуры открылась выставка "МУАРПРОЕКТ, строение 3". Коллекция музея пополнилась административным зданием на Новинском бульваре, построенным по проекту Михаила Леонова и Дмитрия Бархина.
"МУАРПРОЕКТ, строение 3" — это программа собирания современной архитектуры. Здание Михаила Леонова и Дмитрия Бархина безусловно достойно того, чтобы оказаться в музее. Но когда после торжественного подписания акта приема с подрамников был снят закрывающий их занавес, возникло довольно четкое ощущение, что это здание там уже давно находится. Ни в одном другом здании современной московской архитектуры сталинский канон не воспроизводился столь аутентично. Будто сам Иван Жолтовский или кто-то из его мастерской рядом с известным домом на Смоленской вставил реплику вичентийской лоджии дель Капитано Андреа Палладио.
Это едва ли не единственное здание руководимого Михаилом Посохиным "Моспроекта-2", которое можно принять в музей. Основная продукция этого института — московский стиль. Таковы и многочисленные работы мастерской Михаила Леонова. Но время от времени возникают исключения. Например, на выстроенный в 1997 году дом в Хвостовом переулке (Михаил Леонов, Алексей Щукин) местная охрана памятников повесила бронзовую табличку "Памятник архитектуры XVII века", приняв его за подлинные древнерусские палаты. Если бы сталинская архитектура ставилась на охрану, то новому дому на Новинском от таблички не уберечься.
Надо оценить силу этого исключения. Дом на Новинском, если его все-таки расположить не в сталинском контексте, а в сегодняшнем, выглядит двойным вызовом двум основным тенденциям сегодняшней московской архитектуры. С одной стороны, вызов московскому стилю, официально закрепленной версии современного прочтения классики. Это раньше, у Палладио, ордер выглядел так, а сегодня в результате художественной эволюции он приобрел новые формы — такие, как у Посохина или Ахмедова. Но когда рядом с ними появляется такая "классика", она оказывается доказательством того, что московский стиль — всего лишь профанация темы, вызванная неграмотностью мэтров. Впрочем, это не самый смелый вызов: московский стиль сегодня подувял, и особых доказательств его несостоятельности не требуется. Но выстроить подобный дом — значит, пойти наперекор всей прогрессивной архитектурной тусовке. Это уже бунт.
Впрочем, Дмитрий Бархин, представлявший здание на выставке, как бы и не замечал этих аспектов. Казалось, и он сам, и его здание живут в несколько ином времени. Архитектор всерьез рассказывал о Жолтовском, Рудневе, о застройке сталинских набережных, Садового кольца, а кроме того, о Палладио и Скамоцци. В какие-то моменты аудитория в силу образовательного барьера переставала его понимать, что, впрочем, не помешало ему высказываться столь же подробно и обстоятельно.
В Москве принято любить идею органического развития города. Что вот у нас все так органично развивается, одно вырастает из другого и во всем чувствуется благолепие и преемственность. Реально же история московской архитектуры — это перманентная катастрофа. Каждый период, каждый подход, каждый мастер выкорчевывается под ноль. Был, скажем, Константин Мельников, гениальный архитектор ХХ века. Так где он? Где его школа? Где его следы? Никаких. Точно так же и Жолтовский — вершина классического сознания в русской архитектуре. Фантастический эрудит, огромная школа, десятки учеников — не осталось ничего. Вспоминать о том, что была такая традиция, даже как-то неловко. Уверяю, через десять лет никаких следов от гвардии лужковских архитекторов не останется, а тех, кто будет вспоминать, что был лужковский стиль, перестанут принимать в приличных домах.
Но, как выясняется, этот процесс перманентной прополки архитектурной территории проделывается хотя и тщательнее, чем другие, однако все равно страдает некоторой недоведенностью. Остаются какие-то корешки и прорастают. Нежданно-негаданно через 40 лет после того, как от традиции Жолтовского не оставили камня на камне, она проросла единственным домом. Он выстроен так, будто не было ни постановления об излишествах в архитектуре, ни хрущевок, ни Брежнева — ничего. И никому никаких вызовов он не бросает, просто потому что не знает, что бывают альтернативы представляемой им традиции.
При взгляде на все это вдруг возникало ощущение, что ты присутствуешь при какой-то альтернативной версии истории, которая в принципе могла случится, однако не случилась и оттого выглядит вполне фантастичной. История архитектуры, как и обычная, довольно редко показывает не какая она есть, а какой могла бы быть. Эти моменты настолько редки, что подлежат немедленной музеефикации. Оно и безопаснее: оказавшись в музее, тенденция уже не вызывает беспочвенных надежд и иллюзий.
ГРИГОРИЙ Ъ-РЕВЗИН