200 лет назад главы европейских государств, как и нынче, оживленно занимались мирным урегулированием. 20 февраля венский музей Бельведер открывает выставку "Европа в Вене", посвященную юбилею одного из самых знаменитых событий в мировой дипломатической истории — Венского конгресса.
Венский конгресс держав-победительниц имел мало общего с современными встречами глав-государств
Фото: Osterreichische Nationalbibliothek, Vienna
Выставка в Бельведере открывается без явной привязки к точной исторической дате: 20 февраля 1815 года на Венском конгрессе ровно ничего судьбоносного не случилось. Чего проще, казалось бы, аккуратно подгадать, допустим, к юбилею открытия конгресса. Ан нет. Один из главных парадоксов этого судьбоносного мероприятия в том, что формально конгресс не был открыт вовсе.
Когда в мае 1814 года победители Наполеона подписывали в Париже мирный договор с намыкавшимся в долгой эмиграции Людовиком XVIII, предполагалось, что к решению спорных вопросов о послевоенном устройстве Европы державы вернутся летом. Потом приготовились открыть конгресс в Вене осенью. 1 октября его так и не открыли, собирались официально перенести дату начала на 1 ноября, но не собрались. А потом всем как-то стало понятно, что протокольный старт — с парадными речами, общим сбором дипломатов и подобающими празднествами — вещь уже и ненужная. Зачем, если фактически все главные действующие лица еще в конце сентября были в сборе и вовсю приступили к делу. Или к потехе, кто как.
Происходящее в Вене вообще не было похоже ни на мирные конференции новейших времен, ни на заседания Совета Безопасности ООН. Не было никакого общего стола с графинами воды, вокруг которого чинно сидят и обсуждают пункты договоров все участники конгресса. Порядок работы предполагался примерно такой: державы-победительницы — Австрия, Пруссия, Россия и Англия — все решат между собой. Изредка, правда, милостиво приглашая для консультаций представителей стран поменьше, если обсуждаемый вопрос непосредственно их будет касаться. Потом секретари составят итоговый документ, и все собравшиеся вдоволь поаплодируют. Тратить на этот дипломатический процесс больше, чем полтора месяца, никто и не собирался.
Но все растянулось на девять месяцев. На поднявшийся как-то раз в очередном салоне общий ропот — почему-де конгресс тянет с решительными шагами — старый остроумец князь де Линь отреагировал бессмертным bon mot: "Конгресс и не шагает. Он танцует". Австрия, вообще говоря, наполеоновскими войнами была только что не разорена, ей за эти годы пришлось объявлять дефолт аж четырежды. И тем не менее, не считаясь ни с какими расходами, император Франц I и его министр иностранных дел князь фон Меттерних решили ослепить собравшихся в Вене (русский царь, несколько королей, десятки владетельных князей и герцогов, и все с высокородной свитой) зрелищем непрерывных празднеств. Пусть все видят, кто хозяин положения.
Маскарады, фейерверки, парады, театральные гала, многотысячные увеселения на открытом воздухе, рыцарские турниры в средневековом духе, помпезные выезды то в каретах, то в санях, торжественные богослужения — и балы, балы без счета. Не говоря уже о приемах и банкетах и во дворце Хофбург, под патронажем императора, и в резиденциях дипломатических миссий. Это, собственно, и делает Венский конгресс благодатной темой для выставки — гравюры, акварели и картины многое из этих увеселений задокументировали. Но они не посторонний сюжет по отношению к серьезным дипломатическим делам. Раз уж не было общего стола переговоров, раз уж основные решения принимались в узком кругу и за закрытыми дверями, грех было не воспользоваться светской программой конгресса для того, чтобы под шумок обстряпывать партикулярные вопросы. Многие потом шутили в том духе, что участники саммита прокладывали новые государственные границы на балах, присуждали короны в альковах и сочиняли конституции на охоте.
Надо было демонтировать безразмерную наполеоновскую империю от Атлантики до Вислы. Надо было восстановить на тронах легитимные старые династии. Надо было установить на континенте устраивавшее всех равновесие сил, причем желательно, разумеется, на принципах справедливости, какими бы туманными эти понятия ни выглядели за пределами венских гостиных. И надо было — со всем должным уважением к реставрированной династии — сделать так, чтобы Франция больше не представляла угрозы для общего спокойствия.
Участники саммита прокладывали новые государственные границы на балах и сочиняли конституции на охоте
Кто при таких общих намерениях явно оказывался в невыигрышной позиции, так это Талейран, на правах министра уже не Наполеона, а Людовика XVIII представлявший побежденную Францию: что ему в этих условиях оставалось, кроме как с хорошей миной подписаться под решениями "большой четверки"? И тем не менее через считанные недели "четверка" превратилась в "пятерку" — Талейран фактически добился для Франции решающего голоса на равных правах со странами-победительницами. Даже самая предсказуемая и очевидная дипломатическая диспозиция может развернуться совсем не так, как ждали. Особенно если в игру вступает гомерическое хитроумие, какого после Талейрана в мировой дипломатии, почитай, и не было. И особенно если остальные участники процесса, которые так мило принимают позы вершителей судеб мира, на самом деле с трудом способны договориться между собой.
Легитимность легитимностью, но Александр I приехал на конгресс с твердым намерением не только сохранить за собой Финляндию и Бессарабию, но и присоединить Польшу. А королевство Саксония ликвидировать, отдав его земли Пруссии. Ни Австрия, ни Англия, ни Франция (заключившие между собой в начале января 1815 года тайный договор, антирусский и антипрусский) на это не соглашались, и в какой-то момент казалось, что между миротворцами уже без всякого Наполеона назревает война континентального масштаба: русские войска стояли в Польше, Пруссия оккупировала Саксонию. Впрочем, в конце концов договорились. Пруссия от Саксонии получила только две пятых, но зато ей достались огромные территории на западе, выведшие ее на границы Франции. А Польша досталась Александру I, но на правах не провинции империи, а как бы отдельного государства, у которого с Россией только монарх общий.
26 февраля Наполеон бежал с Эльбы. Через месяц он уже рассылал из Парижа указы — и дипломатические депеши. Александр I получил копию направленного против него пресловутого секретного договора, которую убегающий из Парижа король Людовик впопыхах забыл на столе. Меттерних — предложение о новом союзе: все ж таки император Австрии был тестем императора Франции. Наполеон знал, что отношения между державами вовсе не так уж благодушны и на этом строил свои расчеты, но прогадал — тут уж участники конгресса выступили единым фронтом. И были так уверены в общей победе над корсиканским чудовищем, что наконец-то подписали итоговый документ конгресса еще тогда, когда итог новой кампании вовсе не был однозначен,— 9 июня 1815 года, за несколько дней до Ватерлоо.
Аккуратно сложить в этих условиях пазл из компромиссов, уступок и уловок ко всеобщему удовольствию целого континента — результат из тех, ради которых дипломатию, штуку грязноватую и бессовестную, красиво называют искусством. В результате наполеоновских войн знаменитые художественные сокровища со всей Европы (прежде всего из Италии и Нидерландов) были свезены во Францию. С легкой руки конгресса тысячи произведений искусства вернулись на свои места, где остаются до сих пор. Например, "Лаокоон" и "Аполлон Бельведерский" — в Ватикан, а античная четверка бронзовых коней — в Венецию, на портик базилики Сан-Марко. Но конгресс со всеми этими спектаклями, кавалькадами и музыкой Сальери и Бетховена и сам был тотальным произведением искусства. Никогда больше дипломатическому событию не доводилось выступать в роли и патрона, и потребителя такого количества художественной продукции. И, как выясняется, мир, подготовленный средь шумного бала, оказался уж никак не менее прочен, чем договоры, подписанные с серьезным видом и с выражением предельной честности на лицах.