В швейцарском городе Нионе завершился фестиваль документального кино Visions du reel. По мнению корреспондента Ъ АЛЕКСЕЯ Ъ-ТАРХАНОВА, главным событием фестиваля стала премьера фильма Йонаса Мекаса As I Was Moving Ahead Occasionally I Saw Brief Glimpses of Beauty.
В титрах фильма, который привез в Нион патриарх американских "независимых", не значится ни одна студия. Только подпись автора Jonas Mekas на листке бумаги. Другие фильмы кончаются списком "благодарим за поддержку": документальное кино сидит на дотациях. Йонасу Мекасу некого благодарить за этот фильм, кроме самого себя.
Заявленная длина фильма — 288 минут. Зал волновался, перед всеми стоял один и тот же вопрос: как продержаться без малого пять часов? Места у выхода брали с боя — публика боялась описаться.
За этими заботами не сразу заметили, что с краю сцены давно стоит сам Йонас Мекас. С пятью родинками на правой щеке. В черной шляпе, в коричневом вельветовом пиджаке с коротковатыми рукавами, в серой рубашке навыпуск, в мешковатых брюках цвета хаки и кроссовках.
Сложив руки под животом, он ласково смотрел в зал, пока его представляли, причем переводчица осторожно трогала его за плечо, как будто боялась, что он сейчас исчезнет обратно в свой Нью-Йорк. Мекас сказал, что его фильм совсем не такой длинный, как у некоторых, после чего снял шляпу и поклонился, показав залу лысую голову в белом венчике из волос.
"Поехали! Я никогда не понимал жизнь вокруг меня, я никогда не понимал людей вокруг меня и никогда на самом деле не хотел их понять",— на этих словах пошел фильм, весь составленный из кусков домашней съемки, эпизодами по минуте, много — по две. "Сначала я думал выстроить их хронологически, а потом подумал: соединю наудачу",— сказал Мекас. Сначала я подумал: "Врет, что наудачу". А потом подумал: "Нет, не врет". Старый литовец сидит в своей комнате и пересматривает тысячи пленок, разные моменты своей 78-летней жизни, снятые потому, что он никогда не расставался с камерой и вообще помешан на идее видеоархива. Титры напечатаны на пишущей машинке. Фонограмма то есть, то нет и кажется абсолютно случайной, дочка играет на скрипке — за кадром при этом звучит фортепиано.
Мекас заклинает то ли себя то ли зрителя: "Понять образ, звук, понять это, понять это... только образы и звук... только образы и звук..." Он узнает друзей: "О, Джон, Ричард! Том!" Он валяется на травке и пьет вино. Камера иногда теряет фокус, слишком много внимания уделяет деталям, скользит по лицам. Много-много дней рождения и именинных пирогов со свечками — мотив праздника и одновременно проходящего времени. Создается физическое ощущение десятилетий, проплывающих сквозь тебя. "Может быть, я был слишком восторжен,— говорит Мекас.— Life goes on".
К четвертому часу мы все уже знаем про него, что он жил в выцветшем (пленка стареет) Сохо, а до этого и вовсе в маленькой черно-белой квартирке, что жена — фотограф и любит цветы, и любит готовить, и бесконечно терпелива с детьми. С двумя детьми. Или все-таки с тремя?
С тех пор как изобрели камеры слежения, в любой конторе, в любом банке снимается такой фильм, который лишь иногда — во время ограбления, скажем,— обретает смысл. Так Уорхол часами держал в кадре Эмпайр-стейт-билдинг или мужской живот, и должно было пройти много лет, пока не нашелся зритель, который заставил себя их просмотреть и нашел что-то новое, то ли открылось окно в небоскребе, то ли живот разверзся — не суть важно. Так вот в конце мекасовской эпопеи ничего особенного не происходит. Он так прямо и говорит: "Ну что, мой зритель? Ничего особенного нет в этом фильме, это такая жизнь, простая, ежедневная жизнь". А потом поет медленным голосом под свою литовскую гармонику такой, я бы сказал, старческий энергичный гимн, песню без рифмы о том, что он не знает, никогда не знал и не хочет знать реальной жизни. И не знает, кто он, зачем он и куда он идет. И не хочет знать таких глупостей.
Время фильма чуть зависает к середине, потом ускоряется, и вне зависимости от часов на руке возникает ощущение, что фильм кончается. И действительно каталог мгновений счастья, которые Мекас ухитрился остановить, останавливается сам. Родительские воспоминания и привычки мало трогают выросших детей, но Мекас сумел то, что не смогли — в силу своей активной жизненной позиции — сделать наши шестидесятники. Он смог показать своим и чужим детям, как прекрасна была его жизнь и как захватывающе тонки чувства 78-летнего старика, защищающего свою пассивную жизненную позицию.
Было даже неловко и вот отчего. Люди кругом идут на страшные подвиги. Вот канадец Франк Коль (Frank Cole) вдвоем с верблюдом пересек пустыню Сахара, снимая свой переход на пленку. Его фильм "Жизнь без смерти" (Life Without Death) премировали на фестивале. Под беспощадным солнцем ему хотелось есть и пить, песок скрипел на зубах, вонял немытый верблюд — в нечеловеческих условиях делался этот фильм. 83 минуты тянутся томительно.
А тут обычные семейные сценки, приход гостей, выезд на дачу, прогулка с женой, дочка играет в классики, сын учится ходить, бесконечные пикники, сопровождаемые медленным хрипловатым голосом Мекаса, "как прекрасно весной в Центральном парке... как хорошо летом в Центральном парке... как красиво зимой в Центральном парке". И пять часов летят почти незаметно, и незаметно понимаешь, что тихий старик в одиночку, безо всякого верблюда пересек пустыню подлиннее Сахары, благодаря за это Бога, Нью-Йорк и "моего зрителя".