Мариинский театр показал премьеру балетов немецкого хореографа Джона Ноймайера (John Neumeier), руководителя авторского театра в Гамбурге, живого классика, сумевшего по сей день остаться в числе лидеров мирового балетного процесса.
На все руки мастер, у себя в Гамбурге Ноймайер ставит балеты сюжетные и бессюжетные, одноактные и многоактные. В каждой категории он сумел изваять безусловные шедевры. Мариинке было из чего выбирать. Наблюдатели склонялись к сюжетной громаде как жанру, наиболее отвечающему тайным и явным русским склонностям. Танцовщики с наслаждением бросились бы создавать "яркие убедительные образы", а критики — дешифровывать "философию". Но Мариинка остановилась на трех одноактных балетах из серии "музыкой навеяло". Справедливо полагая, что, впервые столкнувшись с новым типом музыкальности и танцевальной координации, танцовщикам лучше не отвлекаться на "образы". Ноймайер перенес два балета, поставленные им в начале 1990-х: "Spring & Fall" ("Весна и осень") на музыку Дворжака, "Now & Then" ("Теперь и тогда") на музыку Равеля. И сочинил эксклюзив — "Звуки пустых страниц" на музыку альтового концерта Шнитке, посвятив балет памяти "моего друга".
В танцевальных медитациях "Spring & Fall" Ноймайер пел юность и природу: стилизуя девушек под буколическую Айседору Дункан, внезапно вставшую на пуанты, и бросая юношей на землю, как зерна. В центр "Now & Then" поместил изощренный сомнамбулический дуэт солистов (Светлана Захарова, Илья Кузнецов). И обрамил его сочиненными для солистки головоломками на устойчивость, владение темпами adagio и недюжинное самообладание: затянутая в безжалостное к любым огрехам пластики голубое трико, она бесконечно повторяет и развертывает стелющиеся арабески, имитируя бег на месте на фоне молодцеватых упражнений кордебалета физкультурников. А в "Звуках пустых страниц" Ноймайер учинил некие звездные войны творящего духа в космосе, огороженном белыми ширмами-щитами. Персонажи, придуманные художником (Андриан Фадеев), налетают вороньей стаей, срывают с него одежду, дразнят, выжидательно смотрят, пританцовывают свое пока тихая черная смерть в образе Ульяны Лопаткиной не уведет его за собой.
В качественном уровне танцевальных текстов никто заранее и не сомневался. Ноймайер представил искусство обдуманное, внятное, тщательно сконструированное, внимательно и любовно обыгрывающее фактуру исполнителей, корректно упакованное (два балета Ноймайер оформил сам), местами тронутое накопившейся за долгие годы усталостью, безоглядно пафосное, не обдуваемое и малейшей иронией. Его лексикон составлен на материале боготворимого и до мелочей разведанного Ноймайером "Русского балета" Дягилева: все три балета ненавязчиво, но обильно цитируют эту хрестоматию. В отличие от большинства сверстников-радикалов, Ноймайер на радость классическим балеринам так и не нашел сил отречься от старого доброго пуантового танца. Исповедует истины самые простые и важные, метафизические категории берет самые общие, никакие бесы его не искушают, и даже если, как в "Звуках пустых страниц", он рассказывает о большом безумии большого художника, на всем разлито могучее душевное здоровье и цельность убеждений. Именно такой культурный герой и нужен был Мариинке.
Театр долго собирался с мыслями, силами и финансами: западного хореографа именитого, живого и все еще актуального приглашали впервые, ошибиться с выбором было нельзя. Это был вопрос не столько международного престижа, сколько повышения самооценки труппы. Никто другой не справился бы с миссией лучше Ноймайера. Столь резкого профессионального рывка труппы не приходилось наблюдать со времен "Симфонии до мажор", первого успешного опыта по освоению хореографов-иностранцев (в данном случае Баланчина). Кажется, будто от последних премьер — "Драгоценностей" и "Манон" — нынешнюю отделяет не год, а все пять.
Визит Ноймайера завершает репертуарный цикл, начатый в 1995 году "Симфонией до мажор". Шесть лет усилий были потрачены на то, чтобы сократить эстетический разрыв, отделявший русский балет от мирового. Разрыв, который увеличивался десятилетиями, но обнаружился только в постсоветское время. Выяснилось, что с середины 1960-х русский балет не изобрел ни одной плодотворной стилистической идеи (в 1920-е таковой был танцевальный конструктивизм Федора Лопухова, в 1930-1950-е — балеты-драмы, в 1960-е — хореосимфонизм Юрия Григоровича и Игоря Бельского). Концепция "национальной самобытности", издавна питавшая русский балет, потерпела крах. И 1990-е предложили в качестве альтернативы слияние с мировым танцевальным сообществом. Шесть лет, наверстывая упущенное, мариинских танцовщиков закаляли контрастным душем: ледяной Баланчин — горячий Пети, ледяной Баланчин — горячий Макмиллан. Классно протанцованный Ноймайер свидетельствует, что уроки чистописания кончились. В мире появилась еще одна труппа, принципиально почти не отличающаяся от академических гигантов Нью-Йорка, Лондона или Парижа: репертуарное ядро классики XIX века, тщательно подобранные мастера ХХ века и несколько пустых позиций, которые попеременно заполняются современниками.
ЮЛИЯ Ъ-ЯКОВЛЕВА, Санкт-Петербург