Выставка современное искусство
Фото: Коммерсантъ / Сергей Киселев / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Сергей Киселев / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Сергей Киселев / купить фото
Руководитель галереи "Культурный альянс" Марат Гельман покидает Россию ради того, чтобы развивать культурную политику в Черногории. Последняя выставка его проекта на Винзаводе обрадовала ВАЛЕНТИНА ДЬЯКОНОВА четким посылом.
"Культурный альянс" был последним проектом в длинном ряду инициатив Марата Гельмана, связанных с российскими регионами. Создание художественной карты России, включающей все альтернативы официальной культурной политике, было главной целью почти всех крупных проектов господина Гельмана начиная с конца 1990-х. "Культурный альянс" сначала оформился как договор о культурном обмене между Пермью и Санкт-Петербургом еще в те времена, когда господин Гельман был директором пермского музея современного искусства ПЕРММ и идеологом местной культурной революции. Довольно скоро "Культурный альянс" обзавелся фестивалем и выставочной программой, которую показали и в Москве. После того как новая власть вынудила Гельмана уйти из Перми, "Культурный альянс" вселился в помещение его галереи на Винзаводе. Выставки художников одного города или региона проходили под знаком децентрализации и борьбы с зацикленностью Москвы на собственных процессах. Логично, что название последней экспозиции в галерее взято с плаката, сделанного художником и политическим активистом Артемом Лоскутовым, одним из организаторов "Марша за федерализацию Сибири". Но на "Цензуре" речь не о том, есть ли жизнь за МКАД: этой выставкой господин Гельман показывает последнее "fuck you" нарастанию консервативных тенденций в политике и культуре современной России. После выставки помещение на Винзаводе перейдет в распоряжение арт-дилеров Зарины Тайц и Льва Нестерова-Раппопорта и сменит вывеску на Z & L Art & Deal.
Перед нами своеобразная история конфликтов вокруг искусства, разгоравшихся в последние 15 лет. Использование мата и острых изошуток было важнейшим завоеванием в культурной сфере постсоветской России. Оттого-то каждое дело о картинках воспринимается как удар по свободе слова. А поскольку борьба за нравственность ведется заинтересованными лицами с остервенением, мало соответствующим реальному влиянию искусства на умы, скандалы в этой сфере адекватно демонстрируют температуру по палате. Тут есть экспонаты с выставки "Запретное искусство" в Центре Сахарова (ее кураторы Юрий Самодуров и Андрей Ерофеев проиграли суд с православной общественностью и заплатили крупные штрафы). Ролики Pussy Riot (два года колонии для Марии Алехиной и Надежды Толокно) соседствуют с полотнами Авдея Тер-Оганьяна, покинувшего Россию под угрозой судебного преследования за акцию "Юный безбожник" 1999 года, известную как "рубка икон". "Целующихся милиционеров" группы "Синие носы" в 2007 году не выпустила на ярмарку в Париж российская таможня. Фигурки протестующих от краснодарской художницы Лусинэ Джанян подверглись цензуре на выставке параллельной программы Киевской биеннале современного искусства в 2012 году. Новая версия, посвященная митингам против внешней политики России относительно Украины, сохранила раздражающий потенциал: в первые дни работы выставки силуэты протестующих были частично уничтожены неизвестными. На выставке много слов из трех букв в разнообразных ипостасях и прочего хулиганства, которое, говоря по совести, всегда было трудно представить в российских музеях, претендующих на семейный формат. В этом парадокс "Цензуры": эти работы, за редким исключением, не будут мейнстримом, но малообразованными врагами современного искусства воспринимаются как его суть и смысл. Это все равно что искать подтекст "Евгения Онегина" в эротических почеркушках Пушкина: найти-то можно, да стихи ведь не только "про это".
Главный смысл "Цензуры" все-таки в том, что господин Гельман сворачивает деятельность в России. "Скептики будут посрамлены" — его любимый лозунг — давно не звучал в эфире соцсетей, и неудивительно. Трудно назвать кого-то, кто пострадал бы от закручивания гаек больше, чем он. Вышедшая на проектную мощность культурная реформа в отдельно взятой Перми оказалась собранием хрупких мероприятий, которые новый губернатор и министр культуры с легкостью отменяли. Попытки создания организаций, аналогичных пермскому Музею современного искусства, в Самаре, Краснодаре и других городах закончились либо ничем, либо конфликтом с консерваторами.
Но дело не только в отсталых элементах и духовных скрепах. Господин Гельман всегда рассчитывал на масштаб, возможный только в тесной синергии с административным ресурсом, и претендовал на ввод нового фундамента для устаревшей системы. Проблема с этим подходом заключается в том, что культурное строительство не может вестись на пустом месте. Поклонники современного искусства часто умиляются, обнаружив музей в каком-нибудь европейском городке с населением едва-едва за 50 тыс. Но в Европе иные стандарты работы с архивами, конструктивной критики сложивших институтов, музейного дела. Музей современного искусства там как доброкачественная опухоль в теле города, выросшая из сотен крупных и мелких обстоятельств: от политических взглядов местной элиты до уровня местной художественной сцены. Кажется, что локальными аналогами этих обстоятельств можно и пренебречь, кажется даже, что их просто нет. Но это не так — просто описать и объяснить их в разы сложнее, чем в Европе, а чтобы строить в пустыне, как филиал Лувра в Эмиратах, никакого ресурса не хватит. С другой стороны, в ходе шоковой терапии культурной политики эти обстоятельства всплывают с наглядностью, невозможной ранее. Так что критиковать господина Гельмана за стратегию и тактику в духе Петра Великого следует с большими оговорками: после себя он оставил подробную карту болевых точек культуры в современном российском городе. А это для каждого энтузиаста инструмент бесценный.