В Музее архитектуры имени Щусева (Воздвиженка, 5) открылась выставка "МУАРПРОЕКТ, строение 1", начинающая серию презентаций современной архитектуры, принимаемой в коллекцию музея. Первым памятником, удостоенным постоянного хранения в музее, оказался мемориал в Катыни Михаила Хазанова и Никиты Шангина.
Мемориальный комплекс в Катыни под Смоленском построен исходя из сложных соображений паритета с Польшей. Катынский лес — место, где были расстреляны тысячи польских офицеров. После того как Россия признала тот факт, что расстреливали их не немцы, а НКВД, польская сторона решила возвести здесь мемориал своим погибшим. Начались археологические работы по исследованию расстрельных ям, и тут стало трудно скрывать тот факт, что помимо поляков там расстреляны тысячи советских граждан, и что весь лес буквально усеян сваленными в ямы скелетами. В России таких мест много, и ни на одном из них мемориалов не возводят. Но в данном случае перед польской стороной было как-то неловко, тем более что предполагалась церемония открытия, на которой российский президент должен был принести извинения польской стороне за зверство. Церемония задумывалась как демонстрация глубокой дистанцированности сегодняшнего руководства страны от действий НКВД и сталинизма в целом. Государство-палач уничтожало не только зарубежных, но и своих граждан, мы осуждаем и то и другое и подчеркиваем это возведением в расстрельном лесу мемориала своим расстрелянным рядом с польскими. В последний момент дистанцироваться не получилось, извиняться сочли неловким, и президент не приехал.
Мемориал, однако же, возвели — первую очередь строительства. На конкурсе, проведенном Министерством культуры, победил проект, предложенный мастерской Михаила Хазанова. К чести и Минкульта, и конкурсной комиссии это оказалась архитектура высочайшего качества, хотя казалось, что решить эту задачу невозможно.
Невозможно вот почему. В России огромная традиция мемориальных комплексов. У нас выработался язык разговора на эту тему. Волгоград, Брестская крепость, Пискаревское кладбище и так далее. Найденное сочетание скорби, славы и просветления от подвигов, совершенных во славу великой страны. Проблема в том, что все эти монументы возводились советской властью. Мемориалы смерти во имя Родины, и во имя советской власти. В данном случае перед нами не монумент этой власти, но монумент тем, кого она уничтожила. И этот смысл просто невозможно передать тем же самым языком, которым эта власть себя прославляла.
Решение, предложенное Михаилом Хазановым, очень сдержанно. Вход в мемориал проходит через курган в земле. В него встроено входное сооружение, своего рода бункер, через который можно пройти в две стороны — польскую и нашу. Путь ведет через ворота смерти по мосткам, поднятым над землей. Мостки странно изгибаются. Польская сторона провела полное археологическое исследование территории, идентифицировала могилы и заново перезахоронила, установив имена. Нам своих невинноубиенных разбирать из расстрельных ям было недосуг, археологией заниматься не стали, а имен всех расстрелянных получить у смоленского ФСБ не удалось. Но по трассе мостков все же копали, и там, где утыкались в эти ямы, их обходили стороной, поэтому они изгибаются. Контуры ям огорожены.
Главным в этом мемориале является просто лес. Земля, трава, деревья. В архитектурном смысле язык Хазанова — это неомодернизм, и нельзя сказать, что здесь изобретено что-то сверхновое. Такая поэтика — сдержанность, незаметность архитектуры рядом с природой, растворение в ней — это основная тема финского, японского неомодернизма. Но здесь к ней добавлено еще кое-что. Потому что в Финляндии или в Японии неомодернизм — это очень радостная, позитивная архитектура единения с природой. Здесь же та земля, трава и деревья, перед которыми она отступает,— это то, чем стали расстрелянные. Это трагическая нота преобразует весь замысел и делает его очень русским.
На открытии выставки Михаил Хазанов сказал: "Многим этот язык непонятен. Многие предпочли бы здесь видеть памятник неизвестному зеку посередине забетонированной площадки. Но мы не могли бетонировать эту землю. В ней — люди". Я думаю, что он ошибается — этот язык всем очень даже понятен. Главное, чего в нем нет и что давал бы "памятник неизвестному зеку",— нет прощения и просветления. Архитектура тебе не помогает ни величественностью, ни дороговизной — ничем. Нельзя сказать, что они умерли, но мы потратили тьму денег, чтобы их увековечить, и теперь ничего им не должны.
Тебя просто подводят и в упор ставят перед землей, которой стали убитые. Чтобы ты представил себе эту яму, и как стреляют, и как они туда падают — вот в это огороженное место. Наверное, есть люди, которых это раздражает. Но это точная сегодняшняя интонация, и она достойна того, чтобы вечно храниться в коллекции музея.
ГРИГОРИЙ Ъ-РЕВЗИН