Некролог
Фото: Юрий Мартьянов, Коммерсантъ / купить фото
Выдающийся американский дирижер Лорин Маазель, пылкий романтик и превосходный популяризатор, сочетавший в музыке возвышенность со сдержанностью и чувствительность со стройностью, любимец Тосканини, музыкант, которого считали самым блестящим наследником эпохи великих дирижеров-властителей Фуртвенглера и Караяна (так безусловно властен был его жест и так огромен, всеохватен репертуар), умер в своем доме в штате Виргиния от воспаления легких.
Ему было почти 85 лет и всего месяц назад он объявил, что по состоянию здоровья немедленно и досрочно оставляет пост главного дирижера Мюнхенского филармонического оркестра (именно эту должность вслед за Маазелем должен занять Валерий Гергиев). Публика и городская администрация горевала, но желала маэстро радости и покоя, тем более что окончательно уходить со сцены Маазель все равно не собирался. До последних дней он репетировал программы собственного фестиваля Castleton у себя в Виргинии. Кажется, никому даже в голову не приходило, что Маазель все-таки может уйти совсем.
Судьбу и карьеру Маазеля принято считать абсолютно счастливыми и неизменно успешными. Ему действительно ежеминутно сопутствовали удача и признание начиная с 9 лет, когда американский вундеркинд из музыкальной семьи, среди предков которого кого только не было, от парижан до индийцев, впервые продирижировал на Всемирной выставке в Нью-Йорке. Когда Маазелю было всего 11 лет, его выступление впервые услышал Тосканини, и судьба больше не думала от него отворачиваться. Но и эта гладкая карьера не была лишена ни драматизма, ни неожиданных поворотов. После войны Маазель, в то время уже дирижер и скрипач, накануне всемирной славы бросил сольную карьеру и отправился изучать математику и философию в Питсбургский университет, со временем сев за пульт симфонического оркестра, чтобы оплачивать обучение. Легендарному Виктору де Сабате, в то время дирижировавшему в Питсбурге, пришлось долго уговаривать молодого человека занять место дирижера оркестра. История симфонической музыки второй половины ХХ века обязана именно ему тем, какие краски и смыслы внес в нее Маазель. Без феерической пышности, теплоты и гибкости маазелевского стиля, без открытой эмоциональности звучания и безупречной гармонии, ясной логичности его интерпретаций она была бы совсем другой.
Полный список оркестров, которыми руководил Маазель за 70 с лишним лет в профессии и с которыми сотрудничал, огромен. Среди них оркестр Немецкой оперы в Западном Берлине, симфонические оркестры Берлинского и Баварского радио, Кливлендский симфонический, Нью-Йоркский филармонический, Французский национальный и оркестр Венской государственной оперы. В каждом из них работа Маазеля эпохальна, каждое такое сотрудничество — заметная страница музыкальной летописи ХХ и ХХI веков. Ни Байрейтский фестиваль, ни Венский филармонический оркестр не исчерпывают свое отношение к Маазелю уважением и признанием того факта, что дирижер был в свое время первым американцем за этими древними и священными европейскими пультами. Пылкость и доброжелательное величие маазелевских работ неизменно подкупали публику. Он никогда не слыл бунтарем в музыке, но по-своему был истинным шестидесятником. И если порой в дирижерских трактовках Маазеля критики усматривали слишком много внешней эффектности, всегда находились другие, обращавшие внимание на безупречность структур и форм, логику мысли и чувства, державшие всякую декоративность в рамках стройных концепций. А если в последние годы кто-то упрекал дирижера в формальности музицирования, оппоненты немедленно напоминали о благородстве дыхания фраз и проникновенной чувственности, даже нежности его величественных трактовок. Действительно, любые самые пышные маазелевские интерпретации настолько же далеки от бессодержательности, насколько они далеки от интеллектуализма и рационализма. Маазель — одно из самых гармоничных воплощений дирижерского искусства второй половины ХХ века, находящего смысл в музыке как священнодействии и не чуждого откровенному популяризаторскому пафосу. Одинаково внимательно Маазель играл романтиков ранних и поздних, европейских и русских, перемешивал в программах Холста и Генделя, заказывал новые сочинения (одно из таких — опера "Очарованный странник", заказанная Щедрину для премьеры в Нью-Йорке в 2002 году), сам писал музыку (ее играли в числе других и Ростропович, и Рампаль), делал тематические программы, поражавшие воображение современников. Одна из таких — программа, посвященная шекспировскому юбилею,— сокрушила и изумила высоколобую московскую публику в 1960-е годы. Тогда, говорят, на первом концерте неизвестного американца в Большом зале консерватории было ползала. К следующему уже собрался переаншлаг.
Последний приезд Маазеля в Москву на Фестиваль симфонических оркестров мира с Оркестром Тосканини задел и очаровал публику Колонного зала Дома союзов размашистым репертуаром и реликтовыми манерами. Многим Маазель тогда показался старомодным, но это была старомодность такого великолепно аристократического толка, что непривычные уже теперь тягучесть и полновесность исполнительства захватывали и трогали. В звучании Оркестра Тосканини, каким его представил Маазель, было что-то благородное и сентиментальное. Так никто сегодня уже не играет, так масштабно, фресково и матово никто не слышит, ни у кого оркестровый звук так не тянется и не сияет, никто не может так просто и ясно объединить в одном высказывании и романтизм, и популизм. Но более трех сотен записей, среди которых и Вагнер, и Прокофьев, все симфонии Бетховена, Малера, Сибелиуса, оперы Пуччини и Равеля и многое другое,— останутся со слушателем и вряд ли им грозит залежаться на дальних полках. Музыку, сделанную графичным и бурным дирижерским жестом Маазеля, так же невозможно не переслушивать, как нельзя не перечитывать хорошие книжки в старых изданиях.