"Игра мудрецов, к сожалению, превратилась в спорт"
       В современной истории шахмат каждый чемпион мира был легендой. Но даже в этом ряду ВАСИЛИЙ СМЫСЛОВ занимает особое место: завоевав шахматную корону в 1957 году, он оставался одним из лучших еще в течение трех десятилетий — такого не удавалось, кроме него, никому. С великим гроссмейстером, которому в субботу исполнилось 80 лет, побеседовал корреспондент Ъ АЛЕКСЕЙ Ъ-ДОСПЕХОВ.

— С высоты прожитых лет оцените, как далеко ушли шахматы в своем развитии? И вообще, ушли ли?
       — Они, конечно, изменились, как изменилась и сама жизнь. Шахматы, по сути, адаптируются к новому веку. Возьмем, скажем, контроль времени. Раньше на 40 ходов давалось два с половиной часа, теперь только два. Речь идет о том, чтобы сделать регламент еще более жестким. Приобретают большое значение "быстрые" шахматы, "блицы", которые мы в свое время считали скорее развлечением. Я бы сказал, что шахматы стали более спортивными.
       — И компьютеризированными?
       — Компьютер, или, точнее сказать, быстрое распространение информации, превратился в своего рода опору для шахмат. Все интересные партии попадают в поле зрения шахматистов моментально. Компьютер — прекрасный проверочный инструмент, позволяющий избежать промахов. Но в качестве разработчика творческих идей машина абсолютно бесполезна. Напротив, раньше, когда электроники не было, элемент искусства в игре был намного больше.
       — Создается впечатление, что вас не радуют метаморфозы, происходящие с шахматами. Это так?
       — Я, не буду скрывать, с ностальгией вспоминаю 50-е годы. Время, когда еще можно было спорить, что же такое шахматы — искусство, наука или спорт. Тогда явного крена в сторону спорта не было, не поблек еще тот образ, который приобрели шахматы после своего рождения в Индии,— образ "игры мудрецов". Вспоминаю, конечно, свои матчи с Михаилом Ботвинником.
       — Те матчи за титул чемпиона мира — в 1954, 1957 и 1958 годах, которые вы провели с ним,— это вершина вашего творчества?
       — Может быть. Во всяком случае, в моей жизни эти матчи значат очень многое. Мы оба были шахматистами классического, скажем так, направления. В моей игре, наверное, было чуть побольше современных элементов... Вообще, мы с Ботвинником сыграли друг с другом — в матчах, в турнирах — сто партий. На чьей стороне перевес? Не знаю. По-моему, очки поделили примерно поровну: в матчах у меня побед больше, в турнирах — у него. А точную статистику своих выступлений я никогда не вел, мне это было абсолютно неинтересно.
       — Вас интересовала лишь творческая сторона игры?
       — Можно сказать и так. Я посвятил шахматам всю свою жизнь. И всю жизнь, играя, не пытался показать самый лучший результат, а искал истину... Нет, насчет истины слишком громко сказано: я занимался поисками гармонии. Этот принцип — создать из разрозненных элементов нечто цельное — выработали еще Капабланка с Ласкером. Он стал и моим принципом. Я считал, что игрок должен интуитивно — именно интуитивно — чувствовать развитие позиции. Интуиция была, пожалуй, главным в моей игре.
       — У нынешних "королей" — Гарри Каспарова, Владимира Крамника — все по-другому?
       — Нет, они тоже шахматисты классического направления, тоже обладают исключительным талантом "схватывать" позицию. Словом, они тоже из тех, кто видит ход сразу, а анализ лишь подтверждает, что он был правильным. Это особая одаренность. Кстати, Крамник никогда не скрывал, что высоко ценит мои произведения, посвященные шахматам, и внимательно их изучает.
       — Значит, прежде всего интуиция. А как же расчеты, логика?
       — Нет, мои принципы не исключали глубокого поиска. Но сейчас, когда созданы мощные компьютеры, совершенные программы, вы видите, что, как бы ни считал человек, машина все равно превзойдет его... Я все-таки всегда стремился понимать, а не просчитывать позицию. Зачем это делать, если нужен в действительности всего один ход? Верный ход.
       — В чем секрет вашего уникального спортивного долголетия? Менялись поколения шахматистов, а вы оставались одним из лучших. В 1984 году играли финальный матч претендентов против молодого Каспарова...
       — Помогало то, о чем я говорил,— ощущение позиции, близкое, надеюсь, к тому, которым обладал Капабланка.
       — Знаю еще об одной уникальной черте вашей биографии. Будучи чемпионом мира, популярнейшим в СССР человеком, вы так и не вступили в партию и никогда не скрывали своих религиозных убеждений. Такое было возможно?
       — Да, в партию я не вступил. Хотя мне предлагали, даже было несколько попыток нажать на меня. Я отказался. Возникали ли в связи с этим проблемы? Возникали, но не очень большие.
       — Говорят, что с вашим прекрасным лирическим баритоном — удивительным, что признают даже специалисты, по тембру — вы вполне могли стать не профессиональным шахматистом, а профессиональным певцом. Это правда?
       — (Улыбается.) Преувеличивают. К 1948 году, когда я начал брать уроки пения, я уже был гроссмейстером высокого уровня. Мне просто не разрешили бы бросить шахматы.
       — Ваши музыкальные пристрастия с течением времени не меняются?
       — Для меня существует только классика — как и в шахматах. В игре я предпочитаю ясный рисунок, чтобы была форма. В музыке — мелодический стиль. Меня раздражает сегодняшнее преобладание ритмики. Вот Моцарт — это для меня как игра Капабланки, она, если так можно сказать, натуральная. Еще Бах, Вивальди, Шопен, Чайковский... А современная музыка, я считаю, вредна для молодежи.
       — Что вы скажете о современной ситуации в шахматах? Как вы думаете, почему в шахматном мире уже лет десять нет единства, а одни сплошные конфликты?
       — Шахматы — это отражение жизни. А что творится сейчас в мире? Хаос. Он отражается и в шахматах. И с этим, увы, ничего не поделаешь... Знаете, молодым я мечтал: как интересно было бы дожить до третьего тысячелетия! Я полагал, что в новом веке нас ожидает нечто особенно красивое, высокое. Но новый век меня разочаровал. За исключением технического прогресса, пожалуй, никаких изменений к лучшему он не принес. Уровень духовной культуры явно упал.
       — Некоторые из знаменитых гроссмейстеров в последнее время просто не переносят друг друга. А в прежние времена случалась ли такая вражда на личностном уровне?
       — Антагонизм в шахматной среде существовал всегда. Но раньше он был несколько иного рода — антагонизм творческий, за доской, никогда не переходящий определенных границ. У меня, например, были временами довольно напряженные отношения с Ботвинником, но мы все равно вели себя корректно. Почему сегодня все обострилось? Возможно, дело в особенностях системы шахмат. Произошел отрыв слишком узкой группы — элиты — от остальных. Не хватает демократичности.
       — И последний вопрос. Еще относительно недавно вы регулярно принимали участие в турнирах. Нет желания вновь сесть за доску и показать молодым, что они далеко не все умеют в шахматах?
       — Желание есть. Я бы, наверное, еще смог мобилизовать волю, подготовиться и бороться. Но, увы, с 1987 года у меня начало резко ухудшаться зрение. Теперь оно нарушено настолько, что о серьезных шахматах вряд ли стоит думать. Глаза для шахматиста значат очень многое.
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...