Больше трети россиян — активные граждане, утверждают социологи. Но гражданского общества из них, похоже, не складывается. Почему, выяснял "Огонек"
Наша страна всегда была богата гражданами с активной жизненной позицией. Времена менялись, а позиция, похоже, нет
Фото: РИА НОВОСТИ
Вслед за попыткой найти российский средний класс, о чем "Огонек" писал в N 21, Институт социологии РАН предпринял еще одну — найти российское гражданское общество. Вышел курьез, который, впрочем, многие проглядели за обилием цифр 150-страничного доклада.
Первый результат исследования — активные граждане есть. Исходя из семи параметров (приверженность переменам или ориентация на статус-кво, инициативность или традиционность, поддержка конкуренции или боязнь ее и прочее) социологи выяснили, что 37 процентов россиян однозначно активны. Только 29 процентов полностью принадлежат к "инертному" типу, а 34 процента — ловко сочетают в себе несочетаемые ценности активных и пассивных. Отсюда бы легко перекинуть мостик к разговору о том, что в России существует альтернатива госвласти, что небезразличные граждане могут отстаивать свою свободу и нести за нее ответственность. В общем, как принято в западной литературе, от активных граждан перейти к гражданскому обществу, а от него — к либеральной демократии...
Но социологи на этот раз копнули чуть глубже, и вся цепочка распалась: как оказалось, последовательных либералов в России не более 8 процентов, "смешанных" — 34 процента, а вот последовательных державников — больше половины, процентов 56. И многие из них действительно очень активны.
— Получается, что ряд стереотипных представлений, получивших распространение в последнее время, не находят эмпирического подтверждения. В частности, о российском обществе как сплошь инертном и апатичном,— поясняет Владимир Петухов, глава Центра комплексных социальных исследований Института социологии РАН, руководитель проекта "Гражданский активизм: новые субъекты общественно-политического действия", завершенного в марте 2014 года при поддержке Фонда ИСЭПИ.— Что же касается "державнических" настроений, то при ближайшем рассмотрении выясняется, что и они не так просты и однозначны, как и их носители. Противопоставление "державного" консервативного большинства и либерального активного меньшинства не соответствует российским реалиям. В России много активистов, которые не являются оппонентами власти: "активность" напрямую не связана с политической маркировкой.
Не наш словарь
Но тогда возникает вопрос: связана ли она с гражданским обществом? Ни одно из определений гражданского общества не обходится без ссылок на самостоятельность граждан и их способность влиять не только на собственную жизнь, но и, скажем, на политику страны. Однако активисты-державники, как показал опрос, выступают за "жесткую руку" и великую империю, на которую влиять, прямо скажем, непонятно как и зачем. Кроме того, в отличие от западных активистов, которые не мыслят себя вне западных институтов, российские державники голосуют за "особый путь", откровенно понимаемый как альтернатива Западу. Может ли существовать гражданское общество — сугубо западное понятие,— когда ценности Запада под вопросом, одна из последних российских интриг.
— То, что сейчас происходит в СМИ, стоит назвать войной формулировок,— замечает Игорь Задорин, руководитель исследовательской группы "Циркон".— Например, социологи обнаруживают, что треть россиян — активна. Но от того, как они назовут эту треть — гражданским обществом, протестным электоратом или ресурсом правящего режима,— в конечном итоге зависит, как будет выстраиваться публичная политика. Парадокс в том, что называть можно и так, и так: общего "словаря" в стране нет.
При том что за последние 20 лет массы узнали полезные термины вроде демократии и правового государства, а ученые успели этими терминами пооперировать, до понимания и соответствия словам, похоже, далеко. Когда респондентам Института социологии предложили вопрос: "Можно ли назвать Россию демократической страной?" — 42 процента россиян ответили утвердительно, а 40 — отрицательно. Такое раздвоение общественного сознания в социологической науке считается диагнозом: аномия, отсутствие общих ценностей, понимания, о чем говорим и как живем.
У молодежи, которая родилась после Советского Союза, привыкла к иностранным словам и, несомненно, активна, проблемы, к несчастью, те же. Кудринский Комитет гражданских инициатив недавно презентовал исследование "О молодежной политике", один из тезисов которого — Россия потеряла "поколение игрек". То есть тех юных граждан 80-90-х годов рождения, которые по всем прогнозам должны бы вести себя как их ровесники-европейцы: ратовать за творчество, самореализацию и свободу. Наши игреки, даром что выросли при названной демократии, всякой свободе предпочитают "гарантированную работу под началом авторитетного руководителя". Но при этом они, конечно, активны, то есть это державники, которые никак не вписываются в собирательный портрет малообразованного, пожилого, молчаливого большинства.
Общество аффекта
В конце концов результаты исследования Института социологии подтолкнули экспертов к размышлению над сутью "гражданственности" в России. Может, это там, "у них", гражданин — это независимый и ответственный субъект, а у нас гражданин — прежде всего патриот. А патриот, по мысли 47 процентов россиян (опрос ВЦИОМа), не должен высказывать мнение, не совпадающее с точкой зрения государства. Следуя этой логике, легко предположить, что личная активность, которая на Западе породила гражданское общество, в России, возможно, воспитывает общество патриотов, которое мы сейчас видим в том числе и в рядах ополченцев в Донбассе. И это две существенно разные социальные среды.
— Я не вижу здесь катастрофы,— полагает Иосиф Дискин, зампред научно-экспертного совета ВЦИОМ.— На мой взгляд, проблема в том, что присваиваемые ценности — будь то свобода или демократия — у наших граждан сегодня радикально расходятся с интересами. Там, где конфликт между ними не слишком остр, как, например, в помощи пострадавшим от наводнения, в поиске пропавших детей, у общества получается сделать что-то конструктивное. Но когда ценность права нарывается на прямой интерес "подмазать чиновника", а ценность демократии — на интерес "утереть нос всему миру", возникает сбой. Аффектированное поведение, по Веберу. Из аффекта выход один — ревизия всех ценностей, чтобы они наконец-таки сомкнулись с интересами.
Может быть, сегодня мы наблюдаем не просто угасание протестной активности из-за административного нажима, а как раз процесс такой ползучей ревизии. Нельзя быть активными по-западному — хорошо, будем активными по-своему, по-особому.
— На самом деле все формы нашей активности унаследованы из СССР,— рассказывает Елена Шестопал, завкафедрой социологии и психологии политики факультета политологии МГУ.— Даже если современные представители некоммерческого сектора всячески стараются отстроиться от практик партийной или профсоюзной работы в тех же 70-х, это вовсе не значит, что им это по-настоящему удается. Политическая культура очень медленно меняется: какие-то формы активности обществом принимаются, а какие-то нет — просто потому, что "так положено". Одно европейское исследование, например, выяснило, что из всех форм протеста в Англии категорически не принимается только одна — граффити. Такая культура. Вот и у нас: активность, которая систематически мешает власти, не считается конструктивной. Такая культура.
Занятно, что отечественные некоммерческие организации, наследуя родовой порок российского активизма — попадать в непростые отношения с властью, сознательно старались отстроиться, быть минимально зависимыми от государства. Помогло не очень. На днях Лестер Саламон, руководитель Центра исследований гражданского общества университета Джонса Хопкинса (США), обнародовал интересные цифры: в России, как и во всем мире, половину средств для своего существования институты гражданского общества получают от оплаты гражданами их услуг, а вот оставшиеся средства на родине и за рубежом изыскивались совсем по-разному. В мире в среднем 35 процентов средств некоммерческому сектору дает государство (в США, например, 31 процент), а 12 процентов — филантропы. В России же филантропы давали 33 процента, а государство — 15. После истории с "иностранными агентами" это соотношение, вероятно, серьезно изменится.
Конец нейтралитета
— Поскольку государство в России никогда не играло с обществом на равных, а всегда претендовало на монополию, любая зависимость от него приводила к тому, что общество "схлопывалось",— полагает Борис Макаренко, председатель правления Центра политических технологий.— Активные граждане в таком случае остаются — могу предположить, что в России их и сейчас 37 процентов. Но из активных граждан не получается активного общества, потому что нет нужного пространства. Филолог Юрий Лотман как-то раз провидчески заметил, что для существования гражданского общества необходима "нейтральная сфера", свободная от большой политики. В СССР такой сферы не было вовсе, а в России сегодня она заметно сжалась.
Неудивительно, что российские активисты мутируют по уже проверенному сценарию: кто-то усиливает поддержку режима, кто-то пытается выйти из "силовых линий" политики и быть аполитичным — что с каждым днем труднее. В возможность разговора с государством на равных верится все меньше: за два года число людей, считающих, что эффективных способов воздействия на власть нет, увеличилось с 15 до 27 процентов.
— Превращение гражданского общества в общество государственников-патриотов может идти полным ходом,— считает Андрей Андреев, главный научный сотрудник Института социологии РАН,— но, во-первых, не стоит думать, что активные патриоты абсолютно безопасны для всякой власти: посмотрим, что происходит в соседней нам стране с населением, очень похожим на наше. Отметив при этом, что создание боевых дружин многие российские граждане не считают противоправным действием. А во-вторых, тот факт, что власть в России всегда тратит столько сил, чтобы подчинить себе общество и все о нем знать — не абсурд ли, что грозного Сталина интересовали пересуды актеров Малого театра,— говорит как раз о ее зависимости от общества. Само слово "гражданин" стали употреблять в России в XVIII веке, то есть в момент апогея самодержавной идеи. Иными словами, идеи гражданства и самодержавия конкурировали у нас столетиями, и одним "патриотическим" синтезом этот конфликт не снять.