В Доме Ханжонкова состоялась московская премьера фильма Киры Муратовой "Второстепенные люди". Просмотр был приурочен к закрытию 11-го открытого фестиваля "Женщины кино".
Если недавняя премьера Александра Сокурова проходила в новомодном "Ролане" при полном сборе политбомонда, здесь все выглядело совсем иначе. Атмосфера и публика Дома Ханжонкова напоминают о советских временах, только сказочным образом перевернутых. Ведь в те времена Муратову предавали идеологическим проклятиям — теперь она самая желанная гостья, и перед началом фильма один из пожилых зрителей спел посвященный ей романс собственного сочинения.
Сами такие не в меру благодарные зрители, сами душещипательные ритуалы, включая идею пропаганды женского кино в марте, тоже хорошо знакомы. Как и идея вставить Муратову в какую-нибудь удобную рамку. Однако вот уже который десяток лет хитрая одесситка ускользает от всех таких попыток. Она, полурусская-полурымынка, не стала ни советским, ни русским, ни украинским режиссером, ни экспортно-фестивальным космополитическим монстром. Ее кино не вписывается ни в какие глобальные темы или тенденции, ни в какие направления, кроме одного — муратовского. Она, по собственному определению, маргинал с манией величия.
Конечно, и в ее фильмах можно изыскать какие-то отблески проблем окружающей реальности. Начало новой картины соблазнительно трактовать как реплику в адрес новых украинцев: действие завязывается в районе только что отстроенных особняков. Но при ближайшем рассмотрении в обновленных украинцах, как и в их братьях-москалях, обнаруживается гораздо больше старого славянского, чем нового. Смурного врача-философа, обслуживающего этот район, втягивают в скандал между мертвецки пьяным хозяином одного из домов и его живущей на птичьих правах пигалицей-подругой. В потасовке хозяина ненароком убивают, и далее весь фильм Вера (так зовут подругу) таскает в большой багажной сумке его труп, тщетно пытаясь избавиться от нежелательного груза.
В пересказе этот сюжет укладывается в рамки криминального анекдота и вполне соответствует чернушному имиджу, заработанному Муратовой с помощью "Трех историй". Те, кто слышал про новый проект режиссера, понимающе ухмылялись: "Ну конечно, таскают труп — Кира в своем репертуаре". Между тем, верьте или не верьте, никакого мрака в картине нет. Есть не иссякающее с возрастом любопытство режиссера, немое удивление перед человеческой природой. Чем примитивнее она, тем больше человек находится в согласии с собой. Чем больше эта природа задавлена надстройкой, тем капризнее она прорывается истерией или агрессией.
В новом фильме искажения природы минимальны, а герои откровенно простодушны — может, за исключением подверженного рефлексии толстого и злобного денежного мешка. Остальные — от бездомной и безработной Веры до коллекционера всяческих номерков и жетонов Миши, сбежавшего из психушки — второстепенные люди. Даже киллеры и бодигарды не способны выполнить свою работу как следует, поэтому криминальный сюжет в конце концов плюхается куда-то под откос.
Некоторые из предыдущих фильмов Муратовой ("Астенический синдром", те же "Три истории") рассматривались многими как мартиролог постсоветской жизни. Герои "жестокой Муратовой" жили на кладбище надежд среди рыбьих и птичьих тушек, полудохлых алкашей и приговоренных к смерти бесхозных собак. Но вдруг — как было уже в "Увлеченьях" или "Чувствительном милиционере" — искусство Муратовой поворачивается своей легкой, светлой стороной.
Ничего вокруг особенно не изменилось, но тарантиновский криминальный гротеск вдруг становится провинциальной мелодрамой (любимый жанр ранней Муратовой) или провинциальным водевилем. Его слегка чокнутые герои не могут быть по-настоящему жестокими, как и само кино Муратовой, утратившее тотальный пессимизм "Трех историй". Режиссер отказывается говорить об опротивевшем главном, и оно уступает свое место куда более интересному второстепенному. Жизнь продолжается — и на месте декадентки Ренаты Литвиновой оказывается легкомысленная Наталья Бузько из "Масок-шоу". В самый неподходящий момент "истории с трупом" она начинает с воодушевлением петь и танцевать номера известных оперетт, превращая фильм в мюзикл и театр абсурда одновременно. А труп, разумеется, воскресает.
АНДРЕЙ Ъ-ПЛАХОВ