Мередит Монк оказалась столь же проста, открыта и демократична в общении со слушателями и журналистами, как и ее философия: у каждого есть голос, голос может быть главным и даже единственным инструментом, голосом можно делать все. МЕРЕДИТ МОНК дала интервью корреспонденту Ъ ОЛЬГЕ Ъ-МАНУЛКИНОЙ.
— Вы представляете собой славную американскую традицию пионерства, экспериментаторства, которая в музыке идет от Айвза через Кауэлла и Вареза до Кейджа и дальше. Дух экспериментирования все так же силен на рубеже нового тысячелетия?
— Это очень интересный вопрос, потому что многие годы люди пытались поместить меня в ту или иную категорию, а я всегда говорила, что ближе всего мне американская maverick-традиция. Maverick — человек, который делает что хочет, пусть даже в полном одиночестве. Это традиция Кауэлла, Кейджа, Генри Парча — отчаянных индивидуалистов. Это моя традиция. И я иногда думаю: а что молодые? Они обладают всем: всей музыкой мира, всей музыкой прошлых столетий; они вольны использовать все, что когда-либо кем-либо было создано. Как, когда тут обрести спокойствие и тишину, чтобы услышать, на что есть твой собственный голос? Некоторые мои ансамблисты владеют всей вокальной техникой, которую я когда-либо использовала в жизни, они могут сделать все, что хотите, но у них не хватает времени найти свой собственный путь. Это синтезирующее поколение. И я не уверена, волнует ли их вообще идея оригинальности. Иногда меня это тревожит, потому что для меня идея оригинальности чрезвычайно важна.
— Вам часто приходилось шокировать своих слушателей? Или большей частью они готовы и открыты тому, что вы делаете?
— Я хотела бы, чтобы моя музыка была доступной. Голос — универсальный инструмент, он идет прямо к сердцу, к чувствам и эмоциям слушателей. На каком-то уровне, конечно, меня слушает элитарная аудитория, но надеюсь, на другом уровне меня воспринимает гораздо более широкая публика. Но если бы я хотела иметь действительно огромную аудиторию, я бы пела рок-н-ролл. Недавно два участника моего ансамбля пели маленькую, но очень сложную пьесу в одной программе с рок-певцом. Публика была просто шокирована, они не понимали, что происходит, певцы расстроились, потому что они сделали отличную работу. Газеты написали, что это был лучший номер программы, но что было безумством исполнять его перед этой публикой. Эпатировать буржуазию было задачей авангарда 1920-х, а сейчас что может шокировать людей? По-моему, уже ничто. Для меня мое творчество — это новое утверждение человеческих традиций, законов человеческого голоса, самого древнего инструмента.
— Ваши дед и прадед жили в России, вы рассказали, как стремились сюда приехать. Есть ли у вас особый message для российской публики?
— Мне очень любопытно, каковы будут впечатления слушателей. Когда я начала петь по-своему, я ощутила, что вернулась домой, к своим корням. И чем больше я работаю над своим голосом, тем сильнее я ощущаю, что это моя кровь питает мой голос. Интересно, чувствуют ли это слушатели?