В парламенте и некоторых чиновничьих коридорах сетования на "недостаток денежной массы" в последнее время все чаще сводятся к призывам эту массу напечатать. Однако любопытно, что население, за бесперебойное снабжение которого денежной массой ратуют такие политики и чиновники, оказывается, вовсе не жаждет запуска печатного станка, выступая в большинстве своем против проведения необеспеченной денежной эмиссии. Чем демонстрирует довольно высокую степень обучаемости рынку.
Согласно данным всероссийского опроса, проведенного в декабре Институтом социологического анализа, более 61% россиян выступают против проведения необеспеченной денежной эмиссии. И лишь 16,7% готовы пренебречь и угрозой усиления инфляции, и обесценением рубля.
Столь высокая степень экономической образованности рядового обывателя, успевшего на собственном опыте почувствовать все прелести инфляции, тем более впечатляет, что доля людей, сумевших за пять лет каких-никаких рыночных реформ адаптироваться к новым реалиям, все еще не очень велика. С большим или меньшим успехом приспособиться к новой, постсоветской жизни удалось лишь около трети граждан (согласно опросу фонда "Общественное мнение"), тогда как 55% признались в том, что своего места пока не нашли. При этом по степени адаптированности к рынку Россия (по данным того же ФОМ) четко делится аж на четыре страны: Россию московскую, Россию крупных промышленных центров (мегаполисов), Россию провинциальных городов (слободскую) и Россию деревенскую.
Решительное "да" постсоветскому строю говорят лишь москвичи (в Москве большинство вполне устроились в новой жизни, а сторонников возврата в прошлое — лишь пятая часть). Остальные россияне чувствуют себя довольно неуютно. И чем меньше населенный пункт, в котором они проживают, тем неуютнее они себя чувствуют.
Самый сакраментальный вопрос, который при этом возникает — а хотят ли россияне приспосабливаться, а если хотят, то каким образом? И тут выясняется, что 43% вообще хотят назад, в прошлое. То есть если они и будут приспосабливаться, то как бы нехотя. Нетрудно предположить, что, тоскуя о прошлом, люди тоскуют прежде всего о той "невыносимой легкости бытия", которая этому прошлому была присуща. Советский строй ведь зиждился на могучем фундаменте — своего рода Общественном Договоре: каждый обыватель имел гарантированный минимум, в том числе свободы в личной жизни — "параллельной" жизни общественно-политической — в обмен на свой обывательский конформизм. Это было удобно. И государству, и обывателю. А потому приспособление к новой реальности не могло не быть вынужденным для последнего. А потому и в новой жизни обывателю не хочется оставаться один на один со своими проблемами. Ему по-прежнему хочется руководящей и направляющей руки. Которую принято называть "сильной".
Уходящий год стал, казалось бы, годом триумфа молодой российской демократии: и президент-реформатор выборы выиграл, и коммунисты-ортодоксы почти повсеместно проиграли осенью региональные выборы. Однако именно уходящий год продемонстрировал резкий рост тяги россиян к диктатуре: впервые за годы перестройки и реформ число поклонников "сильной руки" в России превысило половину населения — 62% (за последние полтора года, по данным ФОМ, рост таких настроений составил 13%). Именно столько людей положительно ответили на вполне откровенный вопрос — "согласны ли вы с тем, что для наведения порядка в России сегодня необходимо перейти к режиму 'сильной руки'?".
Последнее обстоятельство, вероятно, несколько смажет благоприятное впечатление либералов-рыночников от прочности антиинфляционного иммунитета у россиян, о котором говорилось в начале статьи. Рыночное просвещение российского обывателя, таким образом, приносит самые разные плоды.
ГЕОРГИЙ Ъ-БОВТ