Лейпциг стал очередным городом, где самый известный на настоящий момент русский художник Илья Кабаков показал свою "тотальную инсталляцию".
"Тотальная инсталляция" у Кабакова есть полностью преображенное на манер театральной декорации пространство (часто с эффектами света и звука), в котором зритель движется и ведет себя так, как предписал ему художник, — не подозревая того и находясь в иллюзии свободы. "Жанры" этого пространства всегда разные (музей, архив, чердак...), и лишь в некоторых случаях автор откровенно признается в том, что образчик такого тоталитарного мира — советская коммунальная квартира. В Лейпциге и воссоздана именно квартира, причем — впервые в практике Кабакова — не в музее или галерее, а в обычной маленькой трехкомнатной квартире. Инсталляция показана во флигеле виллы рубежа веков, но он находится в таком запущенном состоянии (как и многое в Лейпциге), что выглядит как убогое коллективное жилье. Кабаков, как всегда, убедительно воссоздал советскую обстановку и поместил на стенах подлинные (умопомрачительные) жалобы и справки эпохи жэка; но он только на первый взгляд натуралист — его интересует манипуляция зрителем. С хитрым видом мало кем замечаемый Кабаков ходил по квартире, с удовлетворением наблюдая, что посетители присаживаются на кресла, смотрят по сторонам и чувствуют себя именно так, как задумано.
Все это уже известный Кабаков: новизна же в том, что на сей раз в квартире нет "центральной точки", к которой магически прикован взгляд зрителя, некоей мистической "картины вообще", символизирующей Иное, Лучшее, Будущее и так далее. Здесь оказалась воссоздана ситуация полной энтропии — без взгляда за горизонт, то есть без романтизма. Мы внутри картины-квартиры, и никакой надежды нет. Пока неясно, продолжит ли Кабаков делать такой "одномерный хаос", или, напротив, откажется от хаоса как раз в пользу Иного, вернувшись к своему раннему "романтическому концептуализму".
Звуковая часть кабаковской инсталляции — голоса "призраков коммунальной кухни" — на сей раз (тоже впервые в его практике) исполняется на немецком языке, с заботой о немецком зрителе-слушателе; однако этот зритель-слушатель отнесся к новому приему двойственно. То, что на сей раз он понимал, в каких именно выражениях ругаются невидимые мужчины и женщины, ему скорее помешало (как считают некоторые). Интересным было то, что теперь (опять впервые) гротескная агрессия прозвучала в ином, не совсем флегматично-западном контексте: в восточной Германии вполне достаточно чувств, знакомых нам по современной отечественной психике, — зависти, злости и иррациональной, немотивированной обиды. Любопытно, как Кабаков будет восприниматься в Лейпциге, если уж его работы не попадают в московский контекст.
Лейпциг сейчас — сцена довольно напряженной борьбы, и в частности, борьбы за современное искусство, за сферы влияния в нем. Инсталляция Кабакова — одна из первых акций Галереи современного искусства, которой руководит местный подвижник Клаус Вернер и которая может стать основой для будущего Музея современного искусства (Вернер уже почти получил в дар довольно серьезную коллекцию западного искусства). "Херфуртская вилла", во флигеле которой устроена инсталляция, будет к 1998 году перестроена для музейной экспозиции. Несмотря на отсутствие помещения Галерея современного искусства не устает приглашать звезд первой величины: свою инсталляцию на Лейпцигском вокзале показал Лоуренс Уайнер, а Дженни Хольцер устроила лазерную инсталляцию на другой местной достопримечательности — колоссальном Памятнике "Битвы народов". В апреле 1997-го в Лейпциге будет работать популярный молодой французский художник Фабрис Ибер (он должен устроить некую симуляцию ярмарки к столетию Leipziger Messe). В Москве есть, как известно, аналогичные подвижники и аналогичные институции, но они в последние годы утратили энтузиазм, и руки у них опустились. Фабрис Ибер в Москве был, а Дженни Хольцер нет, но даже если бы она и приехала (да хоть бы и иные боги арт-мира — Брюс Науман, Гэри Хилл или Синди Шерман, называю лидеров последнего рейтинга немецкого журнала "Фокус"), это на сегодняшний момент прошло бы абсолютно незамеченным.
Одна из причин столь различной ситуации в Лейпциге и Москве в том, что Москве, к несчастью, есть чем гордиться. Вот она и гордится, строит храм Христа Спасителя, возводит памятники Петру и прочие красоты. В результате гордость, коктейль и фуршет стали основными культурными формами. В Лейпциге далеко не так интересно (стрельбы, например, не слышно), треть жителей уехала в последние годы на Запад, так что оставшиеся могут наконец-то заняться делом и, в частности, интересоваться культурой.
В Лейпциге есть аудитория для современного искусства. Здесь много студентов, которым во многих случаях преподают профессора, приехавшие с Запада, и которые от вышеописанных "восточных душевных страданий" уже полностью свободны и могут приступить к собственно жизнедеятельности. Именно поэтому они с таким интересом отнеслись к выставке Кабакова — она делалась при их активном участии: художник (и опять впервые в его практике) работал над инсталляцией вместе со слушателями университетского Художественного института и Высшей школы графики и книжного искусства. Поэтому и вернисаж был не классическим московским "съездом потребителей", то есть, проще говоря, халявой для бездельников, а симпатичной вечеринкой, отмечающей завершение совместного труда. А устроенный в связи с выставкой симпозиум (где выступали специалисты из России, Германии и Австрии, а также показывались видео- и киноматериалы о современном русском искусстве) поразил своей приятной, профессиональной и дружелюбной атмосферой. На экране были ностальгические кадры августовского путча и бурной "худжизни" эпохи перестройки, слышались то наивные, то прозорливые суждения тогдашних героев московской арт-сцены, современные лейпцигские студенты были на редкость заинтересованны и спрашивали: что же происходит в Москве сейчас? В том, что происходит мало, что даже художники перестали говорить об искусстве, что и четверти такой аудитории, как в Лейпциге, собрать в Москве было бы невозможно, признаваться было стыдно.
ЕКАТЕРИНА Ъ-ДЕГОТЬ