Держатели одного из престижных абонементов Большого зала Берлинской филармонии собирались на Брамса, а попали на концерт "Музыка в кино". Играл музыку Немецкий симфонический оркестр, возглавляемый Владимиром Ашкенази; за пультом в этот вечер стоял молодой дирижер, уроженец Ленинграда Андрей Борейко. Гвоздем программы стали "Эскизы к Закату" его земляка, композитора Леонида Десятникова. Концепция, прямо скажем, не совсем обычного концерта принадлежала Гидону Кремеру, выступившему также в качестве солиста. Из Берлина — ТАТЬЯНА Ъ-ФРУМКИС.
Такого энтузиазма в этом фешенебельном зале, да еще по поводу сочинения русского композитора, пожалуй, не было с прошлогодних Festwochen "Москва--Берлин", когда Геннадий Рождественский дирижировал Гоголь-сюитой из музыки к "Ревизской сказке" Шнитке. Кремеру не впервой открывать новые имена: благодаря его смелости и настойчивости в Берлинской филармонии был когда-то дан старт тому же Шнитке, Губайдулиной, Пярту. И Кремер продолжает рисковать: в этом году музыка Леонида Десятникова с успехом звучала на фестивале в Локкенхаусе, теперь Кремер заказал ему же "шубертовский" опус для предстоящего фестиваля Alpen-Gala в Швейцарии.
Знаменитый артист не испугался достаточно консервативной берлинской публики, слыхом не слыхавшей ни о Десятникове, ни о Бабеле, ни уж тем более о Менделе Крике и его сыне Бене. Все это хулиганство могло ведь и провалиться: в филармонии слушают или Аббадо, или старинную музыку, или серьезный авангард. Однако надо было видеть, как благопристойная публика, захваченная врасплох с первых рыданий еврейской скрипки, не смогла остаться равнодушной и, точно по Бабелю, "плакала и смеялась".
В музыке Десятникова (написанной для фильма Александра Зельдовича "Закат") знаменитая сюита Шнитке угадывается как Vorbild ("образец" в баховском понимании), о чем говорят и тембр баяна, и прелюдия Рахманинова, и адажиетто Малера. Исполняя в прошлом году Шнитке, Рождественский веселил публику, разгуливая вокруг дирижерского подиума, — казалось, так валять дурака имеет право только он. Молодой красавец Борейко, далеко не обладающий таким темпераментом, заслужил почти такой же восторг, и не только за приплясывание на подиуме: строгая филармоническая аудитория то отдавалась безудержному веселью, то погружалась в неизбывную сумеречно-закатную печаль с рвущим душу, опять же по Бабелю, "дребезжаньем флейты" и тающим в тишине шорохом струнных.
В середине концерта (что совсем не в традициях зала) автора и дирижера вызывали на поклоны не менее четырех раз. Впрочем, публика сразу поняла, что имеет дело с хорошим дирижером: к "Закату" первого отделения зал был уже весьма разогрет Альфредом Хичкоком, а точнее — музыкой его постоянного композитора Бернхарда Херрмана к трем фильмам — "Человек, который слишком много знал", "Марни" и "Невидимый третий". На мой взгляд, Андрей Борейко чувствовал себя все же немного "в гостях" у Хичкока и слегка утрировал истинно киношный драматизм этой блестящей "титровой" музыки. Зато он был вполне "дома", дирижируя Сюитой из музыки к фильму "Гамлет" Шостаковича. Залогом качества послужил предоставленный ему превосходный "инструмент": смело соперничающие с Берлинским филармоническим Немецкий симфонический были одинаково прекрасны и в захватывающих вихревых тутти, и в мистических скерцо-пиццикато, и в пробирающих до костей сухих ударных соло.
Но "интермеццо и кода" этого пестрого кинопотока принадлежали Гидону Кремеру: ими стали "Ностальгия" памяти Андрея Тарковского японца Тору Такемицу (для скрипки и струнных) и уже прославленный Кремером на сценах и в записи Скрипичный концерт Филипа Гласса — этого, по выражению Валентина Сильвестрова, "гаргантюа минимализма". Кремер и здесь пошел на обдуманный риск, исполнив рядом произведения схожего типа, растущие из мельчайших мотивных ячеек и погружающие слушателя в неторопливое "ностальгическое" созерцание. Как справедливо заметил автор программки, оба произведения — даром что одно "о фильме", а другое "как фильм" — немного под стать киномузыке "тарковского" толка. Но беспримерен дар Кремера наделять однотонную звуковую ткань тысячью непредсказуемых оттенков (кто не вспомнит его непревзойденную "Tabula rasa" Пярта) и воистину завораживать даже самую предвзятую публику.
А народ, между прочим, собирался на абонементного Брамса, не сыгранного из-за болезни дирижера Гюнтера Ванда (нет, конечно, о замене программы держатели абонементов были предупреждены, иначе в Берлине не бывает, но слушатель мог и не пойти на какое-то "кино"). "Всеядный", как называет себя Кремер, записал себя в соратники экрана и одержал победу на чужом поле. Заполнив не один "чистый лист", он ищет дальше, внушая в нас надежду, что отпеваемая на закате столетия музыка еще немного протянет свои дни. И что еще, как писал Бабель, не вечер.