В ноябре исполнилось 125 лет со дня рождения классика армянской музыки Александра Спендиарова (1871-1928), автора первой национальной армянской оперы "Алмаст". К нему были обращены слова Александра Глазунова: "Тобою восхищались и Римский-Корсаков, и Лядов..."
Фотография 1912 года сделана в Крыму, в Судаке. Дородная фигура Александра Глазунова производит впечатление основательной прочности, незыблемости; Александр Спендиаров, маленький, щуплый, кажется, нуждается в сопровождении и поддержке. Эта композиция может служить наглядной иллюстрацией положения в искусстве, занимаемого каждым из композиторов. Они стояли рядом; искусством обоих была школа, воспринятая от одного учителя — Римского-Корсакова. Глазунов — ранний природный талант, быстро взошедший и медленно развивавшийся; благодаря нему, собственно, и оформилось то, что принято называть "школой Римского-Корсакова" — эстетизация правил классического голосоведения на любом, даже чуждом классицизму материале, будь то русская песня или восточная пляска. Глазунов, безусловно, увеличил стилевой разброс корсаковского эстетизма, но и привел его эклектическое многообразие к непротиворечивой целостности. Это искусство притягивало покоем и силой, бессловесной звукосозерцательной мудростью.
1890-е годы — время расцвета глазуновского таланта, творческий пик Римского-Корсакова, окончательное оформление "школы". В конце 90-х у Римского-Корсакова приватно занимался Спендиаров — в разных смыслах поздний ученик: уроки композиции он брал на исходе третьего десятка, да и эпоха академической школы уже клонилась к закату. Богатство зрелости было обретено на пороге увядания, и порой это отчетливо сознавалось: "Мы живем в начале конца музыки", — сказал Римский-Корсаков. Культура петербургских музыкантов, как ветвь европейской, была стареющей — и именно в то время обладала гармонией и согласием, обещала опору и поддержку; закат великого делается еще величественней, если оно оказывает внимание малому и непритязательному. Примерно так, как на фото 1912 года: младший держится за руку старшего.
Спендиаров — автор немногих полюбившихся публике партитур, прежде всего симфонической картины "Три пальмы" (1905, по Лермонтову), немедленно изданной фирмой Беляева. За "Три пальмы" Спендиаров получил премию имени Глинки; впоследствии композитор еще дважды удостоился этой премии. Своим успехом Спендиаров во многом был обязан Петербургу. Здесь его музыку публиковали, исполняли. С петербургским успехом Спендиарова была связана и довольно-таки случайная для него роль, которую ему отвела новая власть в Армении, где он, крымский армянин, поселился в 1924 году: роль народного (национального) композитора Армении. Такой композитор должен писать национальные оперы. Свою единственную оперу "Алмаст" (по Туманяну), начатую в 1916 году, Спендиаров завершил лишь в клавире. Оркестровал ее в 1930-м другой ученик Римского-Корсакова — Максимилиан Штейнберг. Незавершенность пагубно сказалось на сценической жизни оперы: ей было приписано народно-патриотическое и героическое содержание, в произведении Спендиарова отсутствующее. В уникальности "Алмаст" для Спендиарова, как и в растянутости небольшого его творчества на много лет, проглядывает деятельность скромная и непретенциозная, несколько спорадического характера. В сущности, для дарования и творческого процесса Спендиарова сочинение оперы было вовсе не обязательно: композитор работал ответственно-медлительно, с тщательностью миниатюриста. Годы щедро отдавались созданию симфонических партитур, пространство между ними занимали вокальные и инструментальные миниатюры.
Сколь бы незнакомым ни было это творчество, все окажется узнаваемым: музыка Спендиарова весома принадлежностью школе Римского-Корсакова. Мнимо значительно прозвучали бы слова "мир Спендиарова". Лучше сказать — памятник петербургской школы с армянским колоритом. Композитор привязан к полноте и плотности гармонической вертикали, к исходному тематизму, с которым расстается словно нехотя. Форма целого не может завершиться, а финальная стадия сочинения рыхлится в силу избытка и роскоши формования. Неторопливая поступь, повтор крупных блоков неколебимы; движение замирает на фигуративном распеве гармонии. Мы отмечаем занимательность канонической техники и подражательную звукопись, которую давно считают наивной.
"Свежесть вдохновения, благоухание колорита, искренность и изящество мысли и совершенство отделки"; "высокоталантливый самобытный музыкант с безупречной, широко разносторонней техникой"; "человек обаятельный, кристаллически честный, скромный и бесконечно добрый". К кому отнести эти слова Глазунова? То ли к Спендиарову, то ли к самому Глазунову — а может, к Римскому-Корсакову? Изнутри школы все видится равновеликим; один мастер равен другому. Школа старается не замечать своего старения, она убеждает себя и других в своей новизне. Цеховая сплоченность — основа выдержки стареющей школы. Искусство, что творится в ее назидательно-покровительственной атмосфере, делается значительным не произведениями, доставшимися потомкам, а эпохой и жизнью, запечатленными в них с большей яркостью, чем в великих произведениях. Наша современность бесцеремонно обходится со временем, и музыка Спендиарова ей безразлична.
МИХАИЛ Ъ-МИЩЕНКО