"Велики и неисчислимы мерзости сценического зрелища, именуемого опереттой", — писал Юлиан Тувим. Польский писатель просто был незнаком с российской эстрадой во всем ее непостижным уму и душе многообразием. В ней явлены сердечные склонности всех социальных групп, да и нации в целом.
Социальный феномен популярной песни и сопутствующий стиль поведения образуют целую систему представлений, и именно они с непреклонной ясностью выражают русское миросозерцание конца ХХ века, считает обозреватель Ъ МИХАИЛ Ъ-НОВИКОВ.
Синенькие скромные...
Ф. М. Достоевский сетовал, что "не имеет жеста", не знает, как поставить себя в обществе, не умеет найти форму обращения и стиль поведения с людьми. Теперь эти разночинские ламентации выглядят несколько странно, и едва ли кто-нибудь из персонажей, находящихся сегодня на общественной российской сцене, способен всерьез затрудниться, столкнувшись с такого рода проблемами. Решение их отдано профессионалам — имиджмейкерам, и тем самым вопрос для общественных деятелей вроде бы разрешен.
Но вот, при сколько-нибудь пристальном взгляде выясняется, что это не совсем так, и даже напротив: выходит так, что вся Россия выглядит страной, совершенно утерявшей "жест", форму и чуть ли не самое понятие о нормах поведения. Нет, носить смокинг и брать нож в правую руку — этому-то кто угодно выучивается легко, но вот того внутреннего чувства стиля, недостаток которого так остро ощущал классик, кажется, нет просто-таки ни у кого.
Меня до глубины души поразило недавнее явление народу премьер-министра в синеньких штанах, игравшего на баяне. То есть как-то очень живо представились мне именно имиджмейкеры-удальцы, вообще весь натужный творческий процесс, результатом которого явилась эта жалкая попытка привнести в образ чиновника живинку, теплинку и человечинку. Так и видишь эти заседания в каком-нибудь "консалтинговом агентстве", так и слышишь, как, отсмотрев очередную монтажную версию и смачно закурив, говорили они друг другу: "Лабуда, конечно. Но в принципе сойдет. Клиент сложный..."
Все так делают. Но помимо высокой политики должен же быть еще и обыкновенный здравый смысл. Ну элементарный личный вкус. Треники-то зачем? Меж тем шаровары премьера — это только одна из граней прекрасного. Прекрасного огромного мира российской поп-культуры, того самого — в отсутствие иного — отечественного мейнстрима, который выражает и формирует и вкус, и облик, и образ мыслей, и через то — исторический путь целой нации.
И самым мощной, самой живучей, заведомо вызывающей всенародную любовь и всенародный же интерес институцией, силу влияния которой невозможно переоценить, является советская эстрада. Ее вроде бы теперь и не следует называть советской, но ведь никакой разницы между новой и прежней попсой нет: тут как раз и очевидна полная и трогательная преемственность менталитета, национального самосознания, общественного мнения — или, точней, того невыразимого, что у нас его заменяет.
На приеме у зеленого прокурора
Я купил эту кассету из какого-то неправедного любопытства, и она долго валялась у меня на полке. Кассета называлась "Зеленый прокурор", исполнитель — Михаил Круг. Музыка, слова, судя по отсутствию иных указаний, народные.
А песни вот какие: "А в душе не смолкають колокола...". Посвящены, натурально, "пацанам, которых с нами нет". Голос — задушевный такой баритон.
Это, впрочем, не самый радикальный образец. А самый - это "Братва, не стреляйте друг в друга"; спел Е. Кемеровский. Ну спел и спел, но только что думает простой смертный, выслушав этот надрывный призыв? А вот примерно что: "Да наоборот, стреляйте. Чем больше, тем лучше. Хорошо бы наконец вы когда-нибудь совсем друг друга перестреляли". Кому охота жить в "братской" стране?
Когда-то меня поразил певец и аптекарь, консультант московского градоначальника, несомненный патриарх российской поп-культуры Иосиф Кобзон. На вопрос журналиста, отчего он дружит с неким воровским авторитетом, народный артист ответил, что он любит сильных людей. А это сильные люди.
Сильные? В каком смысле? Спортсмены нравятся соловью застойной эстрады? Ну, пожалуйста: есть среди них достойнейшие люди, скажем, чемпион мира по автогонкам Дэймон Хилл. Он, конечно, навряд ли станет вправить ударом кулака мозги лоточнику у Киевского вокзала - однако способность к такого рода действиям есть не признак силы и доблести, но бандитизм.
Может быть, эта страсть якшаться с подонками есть выражение неких бездн духа? Необходимое художнику заглядывание в экзистенциальные пропасти? Заглядывать — это ради Бога, это личное дело каждого, но когда чуть ли не с придыханием называют своим другом криминального дельца — тут что остается?
На самом деле никаких бездн, конечно, нет. А есть обыкновенная тяга к кабацкой удали, вполне тошнотворной для всякого человека, имеющего хоть немного способности к отвлеченному мышлению и, стало быть, хоть какое-то представление о существовании иных ценностей помимо сиюминутной крутизны.
Конечно, дело тут, может быть, и не так просто обстоит: во всяком порыве к безмерной, в духе Стеньки Разина, свободе (а другая — не эстрадна) есть зерно жестокого тоталитаризма, вообще то самое, что носит название "шигалевщины": "Я выхожу из бесконечной свободы и заключаю бесконечным деспотизмом". И маятник истории просто уехал в другую сторону: от слишком знакомого иерархического, лагерного деспотизма — к стенькиной вольнице, вполне соответствующей той же системе ценностей и не требующей никакого переосмысления, никакой внутренней работы.
Мейнстрим — главное течение
Не без сердечного содрогания приступаю я к следующей части своих записок. Дело в том, что я задумал покуситься на святое, на самое-самое. На всенародное. На такое сверкающе-незыблемое, что даже и выговаривать имя-то трудновато, не набрав пред этим побольше воздуху в пропитанные никотином и московской бензиновой гарью легкие. Предвижу слезы детей и возмущенные крики матерей. Предвижу сжатые кулаки отцов. Словом, я о Пугачевой.
Талант, несомненный талант. Даже и держаться не то чтобы на плаву, но во главе столько времени — это уже таланта доказательство немалое. Итак, да. Но какого именно рода этот талант? Вспоминается мне почему-то Максим Горький. Понятно, вообще-то ведь, почему: та же торжествующая, самозабвенная вульгарность при несомненной благонамеренности (ну труба, соответственно, пониже). Тот же эгоцентризм как основной мотив творчества. И у зрителя (читателя) та же постоянная при всяком появлении очередного хита необходимость некоторого специального внутреннего усилия, допущения, которое нужно сделать, чтобы неловкость за немолодую даму в коротких юбках преодолеть. "Гордо реет буревестник черной молнии подобный" — бред, но не лишенный энергии. Вот эта напыщенная, победоносная чушь, этот агрессивный босяцкий романтизм ровно и есть той же природы, что искусство А. Пугачевой. В этом, впрочем, есть некая органика.
Что же касается собратьев по цеху, то с ними просто беда. Вот, например, такой поразительный певец, как Валерий Леонтьев. Поразительно главным образом то, что, когда этот господин говорит, он производит впечатление здравомыслящего, глубоко вменяемого человека. Речи его внятны, содержат кое-какие мысли — все, в общем, в порядке. Но вот он на сцене. Помните? Этот желтый размахай, этот кожаный гульфик. И все мне кажется, что придумывали эту красоту те же тупоголовые творцы, что срежиссировали синие штаны Черномырдина.
Что говорят? О чем поют? Как поют? А это почти неважно! Что именно делается — это-то как раз в соответствии с неписаными законами поп-культуры не имеет ровно никакого значения. Здесь все едино, перспектива и масштаб, согласно канонам наивного искусства, игнорируются, и все оказавшиеся в поле поп-культуры совершенно уравниваются. Ценится не песня, но гульфик. Не дела, но харизма.
Впрочем, упрек в дурном вкусе при всей его справедливости будет в любом случае не более чем общим местом. Да что говорить, твердокаменный эстет, негодующе отвергающий Пугачеву и Мадонну, сломается на Pink Floyd и Б. Г., а уж если превозможет пониманьем и этих, то с потрохами купится на Led Zeppelin или Виктора Цоя.
Дело не в персональных предпочтениях, а в том, что свято место пусто не бывает: всякая социальная группа при самом своем зарождении и оформлении получает свою порцию ей адресованной и ей принадлежащей попсы.
То подобие среднего класса, которое мы, мучительно вглядываясь, худо-бедно видим в России, обслуживается даже сразу с двух сторон: слегка интеллектуализировавшимися эстрадниками наподобие А. Свиридовой, В. Сюткина или В. Меладзе и, напротив, опопсовевшим андерграундом — Ю. Шевчуком, В. Бутусовым, Г. Сукачевым, Чижом etc. Даже новейшее творчество записного рокера-экстремиста К. Кинчева демонстрирует нейтральные, напевные интонации, хиппинского толка лиризм — эдакий шаг навстречу тем, кому за тридцать — под сорок.
Эти стриженные монстры рока всегда были интересней прочих тем, что в их песнях присутствует некоторая самостоятельная поэтичность; показательно же повальное их обращение к роду иронической ностальгии, некому интеллигентному аналогу "Старых песен о главном".
Обыватель желает чувствовать себя частью истории, и ему приятно слышать, что прошлое было не напрасным. Вся буколическая пейзанская муть "Старых песен" делает ровно то же, что песни "митьковские" — подтверждает совершенную неразрывность комсомольской (портвейновой, подвальной, инженерской) юности с нынешним днем успешного "новорусского" клерка. И то правда: что чаи гонять за кульманом, что кока-колу в офисе; что в Коктебель в сентябре ездить, что в Анталию — разница в ощущениях невеликая.
С кем вы, санитары леса?
Процесс сближения идет обоюдно, с двух краев: попсеют мастера искусств, желая во что бы то ни стало остаться с народом, и попсеет, так понимая демократизм, государственная власть. Предвыборная кампания осталась в памяти как некая гигантская дискотека — и русский народ, падкий на всякий праздник, оценил развеселую атмосферу площадных действ, простив в беспечном добродушии то, что кроме карнавала ему, собственно, ничего даже и не пообещали.
И я опять возвращаюсь к поразившей меня передаче о премьер-министре. Когда премьеру задали вопрос о его литературных и художественных вкусах, ответ был дан не в прямой речи, а в пересказе. Из ответа, впрочем, не следовало ровно ничего. Ну не читает — некогда, вероятно, и зачем было тему эту вообще поднимать? Но — нельзя. Интеллигенцию тоже надо как-то потешить. Многовато ее еще пока, еще она важная часть электората. И вот мы видим: трогательно лежит на рабочем столе премьера, чуть наискосок между папками "к докладу" и "на подпись" альбом художника Шемякина. Сердце мое дрогнуло: неужто листает в свободную минутку? Прямо-таки Шемякина? Литографии разделанных мясных туш радуют глаз высшего государственного чиновника? Вдохновляют, что ли?
Со стороны премьера, однако, все правильно. Правильно иметь на столе Шемякина и дружить с Ростроповичами — только Шемякин и Ростроповичи правильного, премьерского ранга.
При этом жаль отчего-то становится служителей муз. Всенародное поп-единение уверенно снимает извечные противоречия: художник и власть, художник и толпа. Они — это мы, такие же, простые, проще простого. И как-то вроде уже и неудобно напоминать, что дело обстоит несколько иначе, и культура чего-то стоит, пока она независима, и художник вообще-то не обслуживающий персонал, но санитар леса.
А ручной волк — ну какой он волк?