В галерее Уффицци во Флоренции открылась выставка "Мастерская маньеризма" (L`Officina della maniera). Как гласит надпись на первой странице каталога, она находится "под высоким патронатом президента республики Оскара Луиджи Скальфаро". Вообразить себе, чтобы столь ученая выставка, как эта, рассчитанная на специалистов в гораздо большей степени, чем на публику, в какой-либо другой стране, кроме Италии, была бы благословлена президентом, очень трудно. Покровительствуя изысканиям по поводу Россо и Понтормо, Оскар Луиджи Скальфаро таким образом превращается в естественного наследника Медичи, продолжая традицию флорентийского меценатства. Сейчас в Италии проходит сразу несколько громких выставок: Тьеполо в Венеции, Доменикино в Риме, Пизанелло в Вероне. То, что президент выбрал наименее громкую и наиболее сложную, делает честь вкусу его советников.
Смысл названия выставки так, как он звучит по-итальянски, необычайно сложен. Слово "officina" обычно переводится как "цех" или "мастерская" и чаще всего употребляется в разговоре о средневековых ремесленных объединениях, подразумевая некий сложный трудоемкий процесс создания (ювелирных изделий, например), очень высокое качество продукции и в то же время процесс обучения и становления. С другой стороны, это слово приобрело некий оттенок, намекающий на своеобразие, передаваемый на русском языке тем, что подразумевается под "школой" в таких сочетаниях, как "флорентийская школа", "феррарская школа" и т. д., что означает совокупность специфически местных отличий того или иного явления.
Труднопереводимо и понятие "maniera". От этого слова, с легкой руки Вазари, произошло стилистическое определение "маньеризм", столь многообразно используемое в современной лексике. Оно, однако, не утратило своего первоначального значения, подразумевающего манеру вообще, то есть перманентное свойство любого творчества. Таким образом, "L`officina della maniera" можно было бы перевести как "Школа манеры". Выставка, следовательно, посвящена не только узкой проблеме раннего маньеризма, но и проблеме самосознания флорентийского стиля. Конечно, гордость флорентийцев гораздо более древнего происхождения, и со времен Данте и Джотто они ощущали себя как совершенно особую породу творений Божьих. "Maniera" тем не менее — это не только индивидуальное проявление, но и осознание своей индивидуальности как образца для подражания. Флорентийские манеры как стиль поведения и как стиль мышления стали образцом для Европы в конце XVI века, когда все государи читали Макиавелли и портреты Бронзино стали прописями для придворных портретистов. Выставка в Уффицци призвана рассказать именно о периоде формирования флорентийской манеры, ставшей затем своего рода "эсперанто" европейского аристократизма.
За неполных сорок лет, взятых за хронологическую основу L`officina della maniera, во Флоренции произошло множество событий: умер Лоренцо Великолепный, и кончилась эпоха медичийских садов и платоновской академии, был сожжен Савонарола, провозглашена республика Содерини и произошло ее падение, Лев X Медичи стал папой римским и Медичи триумфально вернулись во Флоренцию, в городе побывали французские войска Франциска I, Медичи снова были изгнаны из Флоренции, вновь была провозглашена республика, что вызвало необычайное воодушевление у всех флорентийских интеллектуалов, республика пала, и снова воцарились Медичи, после чего Флоренция погрузилась в сумеречное величие, в котором пребывает и сегодня. Из политического, экономического и художественного центра мира, каким она была до 1530 года, Флоренция стала небольшим провинциальным городом с жизнью затхлой и скучной, какой она предстает у авторов начала века, будь то итальянец Альдо Паллацески или американец Генри Джеймс.
Не стоит и говорить о том, что культурное значение Флоренции, тем не менее, никоим образом не умалилось. Ни один образованный человек не может о ней не знать. Престиж города всегда был высок, и даже во времена своего упадка Флоренция сохраняла величие. Изысканные манеры и привычки Марии Медичи и кардинала Мазарини попортили много крови французам и через них флорентийский дух еще долго управлял европейской политикой и даже получил специальное флорентийское название — "дух макиавеллизма".
Для многочисленных поклонников маньеризма, привыкших ценить экстравагантную фантастичность в стиле венской выставки 1989 года "Колдовство Медузы", собравшей то, что подразумевалось под маньеризмом на протяжении пяти столетий, от Боттичелли до Дали, нынешняя экспозиция в Уффицци будет несколько неожиданна. Она даже может принести разочарование — вместо ожидаемых причудливости, прихотливости, разнузданности и двусмысленности зритель встречается со строгим, холодным и очень серьезным искусством. Более того, центральной проблемой выставки становятся отнюдь не эстетические, а этические проблемы. Другое дело, что они оказываются столь прекрасными и совершенными, что соприкосновение с ними доставляет высочайшее эстетическое наслаждение, но все произведения, выставленные в Уффицци, апеллируют не к чувствам, а к разуму. Для того чтобы осознать их величие, нужно пребывать в постоянном напряжении, что делает посещение этой выставки утомительным и сильно отличает ее от многих других сегодняшних проектов, даже самых изысканных и удачных, тяготеющих к культурному Диснейленду.
Неожиданно начало выставки, посвященной появлению "современной манеры". Вместо чего-либо, напоминающего о таких суперхитах флорентийской живописи, как "Рождение Венеры" и "Примавера" Боттичелли, зритель наталкивается на портрет горбоносого Савонаролы в черной одежде кающегося грешника кисти фра Бартоломмео и залитое слезами лицо Mater Dolorosa кисти Ганса Мемлинга, фламандского художника XV века. В высшей степени благопристойное благочестие царит в этой первой части экспозиции, посвященной теме "Савонарола и искусство". Акцентируя внимание именно на значении идей средневекового коммунизма для дальнейшего развития флорентийского искусства, устроители выставки в споре Савонаролы и Лоренцо Великолепного, столь увлекательно изображенном Томасом Манном, становятся на сторону первого. Закончив осмотр выставки, с этим можно и согласиться. Можно даже сказать, что у колыбели великих маньеристов Россо и Понтормо стоял Савонарола, и именно он, а не сладкий дух медичийских садов, определил их беспокойность и нервность. Проклятия феррарского монаха услышали не только маньеристы — все великое искусство Микеланджело было определенно поисками гармонии между средневековым Савонаролой и античным Платоном, что доставило ему, а вслед за ним и человечеству, неизъяснимые муки и неизъяснимое блаженство.
Вслед за Савонаролой, столь сильно повлиявшим на флорентийское искусство, что Боттичелли, фра Бартоломмео, Лоренцо ди Креди и многие другие стали "плаксами", как иронично называли его последователей, указывается другой этический источник флорентийского духа — поклонение республиканским добродетелям. В разделе, посвященном времени республики Содерини, царствуют два мифических произведения Ренессанса — картоны "Битва при Ангиари" Леонардо и "Битва при Кашине" Микеланджело. Они исчезли еще в XVI веке (Вазари говорит, что их растащили по кускам восхищенные художники, бесконечно копировавшие картоны), но их влияние на культуру Флоренции безмерно. Гимн любви к отечеству, республиканской стойкости, упоению битвой и красоте жестокости, каким явились эти произведения, стало высшей точкой расцвета флорентийской манеры. Оба гения затем практически покинули Флоренцию, но их произведения остались недостижимым идеалом для любого флорентийского художника.
Изощренная напряженная нервность тосканской манеры начала XVI века в дальнейшем определена призраками сожженного Савонаролы и утраченной свободы. Понтормо и Россо, два флорентийских эксцентрика, все время существовали с этими фантомами, что объясняет психопатический интеллектуализм их живописи. Лицо Франческо Гварди на портрете Понтормо, известном как L`Alabardiere ("Алебардщик"), дышит подобного рода болезненной одухотворенностью, предсказывая трагичность европейского духа на протяжении пяти последующих столетий.
АРКАДИЙ Ъ-ИППОЛИТОВ