Евгения Кириченко, доктор искусствоведения, автор монографий о русском модерне и храме Христа Спасителя, на вопрос "почему городские власти так полюбили модерн?" ответила:
— Не думаю, что полюбили, или общая программа не вполне сочетается с конкретными делами, поскольку городская дума решила ради строительства своего гаража снести раннюю работу Шехтеля. При этом проявилась редкая спайка искусствоведов думского управления контроля по использованию исторических памятников, предпринимателей и властей. Все происходящее не то что плохо, но как-то странно. С одной стороны, МИДом прекрасно восстановлен особняк Морозова на Спиридоньевке, с другой — полное непотребство Манежа. Там теперь такая выставочная, совершенно балаганная архитектура, нечто подобное построили у Александровского сада для выставки к десятилетию отмены крепостного права и двухсотлетию флота, а месяц назад на Красной площади для цирка. Ну это все же центр, вечный огонь, идеалы эпохи.
Вопросу "считаете ли вы, что столице грозит превращение в Нью-Йорк?" тележурналист Владимир Познер удивился:
— Стремление не допустить американизма не только российское явление, в Париже, например, в историческом центре манхеттеновского типа здания строить категорически запрещено, для экспериментов есть новый район Дефанс. В Москве, думаю, недопустимо строить башни, нельзя пренебрегать смыслом и значением старого города, его историей. Ведь тот же Новый Арбат — совершенно чуждая городу архитектура, и грех большой, что снесли стоявшие на его месте дома. Да что говорить, московский дух много лет поганили. Но главное преступление — пятиэтажки. Районы, где они стоят, имеют к Москве лишь административное отношение, вот здесь и надо экспериментировать и думать о гармонии.
Леонид Парфенов в программе "Намедни" регулярно комментирует московские архитектурные премьеры, его реплика:
— В связи с главными архитектурными проектами нашего времени — Поклонная гора, Храм Христа Спасителя (ХХС), Манежная Площадь — стоит одна, и главная проблема. Господствующий стиль, госидеологию в архитектуре определяет вкус одного или нескольких государственных мужей. Система, уместная во времена сиятельнейших флорентийских правителей и явно устаревшая в конце XX века даже для России. Искренне порадоваться бронзе детской площадки Александровского сада не сможет и широкий электорат. Роскошь новизны ХХС при осыпающемся Василии Блаженном никого не заставляет усомниться — какой храм в России лучший? Все мы учились в школе советского вкуса, но товарищи Лужков, Ресин и Ридигер были в ней лучшими учениками.
Кинорежиссер Андрей Смирнов, снявший свой последний фильм о советских архитекторах, особых перемен в столице не заметил:
— Честно говоря, ничего нового и особенного не вижу, ну мусор прибрали — это хорошо, кое-что покрасили, старые здания отреставрированы — замечательно. Фасады у банков блестящие и чистые. Если есть деньги, то почему не строить красиво. Но вот памятников чудовищных, как Дворец съездов понаставили. Конь этот рахитичный под Жуковым. А ведь это Красная площадь — для меня святыня. Лучше бы труп из мавзолея похоронили. Да и чего ждать — вкусы начальства не меняются, и слушать оно по-прежнему никого не хочет. Сколько о Поклонной горе говорили — все равно соорудили то, что от них и ожидали. За все советское время от Бреста до Камчатки на этой земле после семнадцатого года не построили ничего красивого. Только уродство.
Леонид Бажанов, начальник управления изобразительного искусства Министерства культуры РФ к новой столичной скульптуре профессионального отношения не имеет:
— Министерство культуры от Москвы отстранили. Оно не имело никакого отношения ни к Манежу, ни к памятнику Петру. Если городские власти хотят работать на этом уровне, пусть и несут за это ответственность. Если хотят с нами советоваться — мы готовы. Но они не хотят. Что-то хорошее, конечно, в городе происходит: дороги чинят, асфальт кладут, ночную подсветку сделали. Все умиляются. Я, конечно, понимаю, что мы не можем равняться на цивилизованное общество, но вот Берлин — это действительно стройплощадка, на которую работает интеллект всего мира, а у нас — все делают местные люди, вхожие в определенные кабинеты.