Ньюпорт, красочный прибрежный городок в полутора часах езды от Бостона, как нельзя лучше отвечает потребностям американского любителя классической музыки: атмосфера средиземноморского курорта, зеркальные витрины элегантных магазинов-салонов, дорогие рестораны, террасами нависающие над Атлантической бухтой — оттуда специально для Ъ сообщают музыкальные критики РОБЕРТ ГИЛМОР и ВИКТОР ХАТУЦКИЙ.
Несмотря на соперничество со стороны более заслуженного Тэнглвуда, Ньюпортский фестиваль во многом благодаря усилиям энергичного директора Малкевича стал сейчас одним из наиболее заметных музыкальных событий на Восточном побережье Соединенных Штатов. Он пользуется известностью как подиум для молодых (а значит, не очень дорогих) виртуозов и имеет свою верную публику, привыкшую после неторопливой прогулки, покупок и плотного обеда перейти к музыке в благородной среде. Концерты на Ньюпортском фестивале начинаются в 9 часов вечера, дабы избежать излишней спешки и позволить любителю классики насладиться послеобеденной сигарой.
28-й Ньюпортский фестиваль, как и в прошлые годы, был в немалой степени сфокусирован на русской музыке и виртуозном пианизме. В стенах роскошных замков, построенных угольными и железнодорожными баронами в конце прошлого столетия, можно было услышать больше Чайковского, чем на московском конкурсе. Молодые пианисты остаются важнейшей статьей российского экспорта, и в продолжение традиции, начатой в 1976 году, когда фестиваль пригласил Андрея Гаврилова, Ньюпорт представил публике новых виртуозов русской школы. В этом году дебютировали Константин Лифшиц и Николай Луганский.
19-летний Константин Лифшиц, живущий сейчас в Лондоне и уже известный в Европе, знаком американской публике по нескольким дискам, и прежде всего по Гольдберг-вариациям Баха. Слушатели были вполне подготовлены к его романтическому стилю, прочно связанному с традициями русской школы. С первой ноты Французской сюиты #3 стало ясно, что этому незаурядному пианисту гарантирован успех в Америке, где он сможет претендовать на роль ведущего поставщика мечтательного варианта Баха для самых широких слоев публики. Впечатления подтвердились после до блеска отполированных шопеновских Этюдов op. 10 — перед нами был чистый материал, из которого делаются бестселлеры: блестящая техника, закругленность фразы, певучая кантилена. Пожилой джентльмен, сидевший перед нами, услышав звуки ми-мажорного этюда (возможно, знакомого ему по голливудскому фильму "Глубокой ночью") внезапно встрепенулся, воскликнул "А, Шопен!" и вновь задремал. Но того вулканического Шопена, о котором Шуман в свое время сказал: "Шляпы долой, господа, перед вами гений!", у Лифшица не было. И хотя критик Фальк Шварц сказал, что у этого юноши есть дар превращать все, к чему он прикоснется, в золото, после этюдов Шопена и прелюдий Рахманинова то, что было высказано как комплимент, стало звучать как проклятие царя Мидаса. Американский рынок грамзаписи может проглотить большое количество золотоносных дисков, но многие любители музыки предпочитают более разнообразные материи.
Дебют Николая Луганского был диаметральной противоположностью. Рояль не так пел под его руками, некоторые взятые с плеча forte резали слух, Семнадцатая соната Бетховена несколько разъехалась по швам от чрезмерного контраста темпов. Но уже с Четвертой баллады Шопена стало ясно, что перед нами подлинный музыкант. И дело не только в технике Луганского, напоминающей о стальных пальцах Эмиля Гилельса. В его трактовке Шопена, Гранадоса и особенно потрясшей зал Второй сонаты Рахманинова не было ничего, что не могло бы выйти из-под пальцев того же Гилельса или даже самого Рахманинова — но, как в борхесовском рассказе про современного автора, дословно переписавшего "Дон-Кихота", в этом сходстве и была вся мощь концерта Луганского.
В антракте ньюпортская публика выплывает в парк, откуда открывается вид на океан и где подаются прохладительные напитки. Выбор невелик (мы попросили портвейн, но в ответ нам было предложено великолепное калифорнийское вино), а суетливые пожилые дамы, наливающие второсортное Cabernet Savignon в пластмассовые стаканчики, не принимают плату наличными. Нам пришлось вернуться в фойе для того, чтобы на свои зеленые доллары купить игрушечные голубые и красные, переснятые на цветном ксероксе. Смеркается. Пожираемый комарами, но наслаждающийся прохладой, американский любитель классической музыки в последний раз вдыхает вечерний воздух, перед тем как вернуться в душный храм искусства. И, как и мы, не знает, почему при невероятном количестве хороших пианистов в современном мире, выйдя с концерта Марка-Андре Амлена, хочется говорить только о нем.
34-летний уроженец Монреаля уже прекрасно известен любителям экзотического репертуара благодаря его записям Алькана, Гензельта и Годовского. Когда великий Антон Рубинштейн наткнулся на серьезные трудности, разбирая виртуозные этюды Гензельта, то поспешил заявить, что они написаны уродом с невиданным устройством рук. Точно так же, на сей раз шутя, говорят пианисты, понаблюдавшие Амлена за инструментом. Скромный молодой человек, смахивающий на банковского клерка и лишенный какой бы то ни было демоничности, производит пассажи такой скорости и кристальной чистоты, что слушателя разбирает неконтролируемый смех. Виртуозность перестает быть спортом и становится просто хорошим тоном. Благодаря Амлену и фирме Hyperion обрела жизнь музыка французского композитора-пианиста Шарля-Валентена Алькана — в том числе его Большая соната, написанная в 1853 году и дожидавшаяся премьеры целых 120 лет.
Алькан — одна из наиболее загадочных фигур в музыке прошлого века, неутомимый пропагандист педального рояля, инструмента, ныне несуществующего. Лист считал его непревзойденным пианистом, Брамс и Равель играли для собственного удовольствия, но потомки потеряли из виду за более доступными Шопеном и тем же Листом — кстати, в течение короткого срока Алькан жил в Париже на той же улице, что и они оба. Будучи не менее искусным фортепианным акробатом, чем его знаменитые современники, он тем не менее оставил сцену в расцвете лет и сделался отшельником. Шарль-Валентен Алькан вновь вышел к публике лишь много лет спустя, незадолго до смерти (на него упал книжный шкаф).
В молодом канадце Алькан наконец нашел пианиста своего уровня. Его исполнение Большой сонаты "Les Quatre Ages", неожиданно переместившейся с задворок истории прямо в сокровищницу романтического репертуара, — сорок минут непрерывного виртуозного полета и вдохновения — вызвало восторженную реакцию публики, аплодировавшей стоя. Вероятно, если бы мизантроп Алькан согласился покинуть свою парижскую квартиру и вызвал бы Листа на соревнование виртуозов, то его победа звучала бы именно так.