Жанровое определение прозе Дмитрия Добродеева подобрать несколько затруднительно: вроде и не роман, и не повесть, а скорее последовательность рассказов. Главное, однако же, в другом — Добродеев пишет весело, а это в текущей литературной ситуации дорогого стоит, и всякий жанр, как его ни назови, оказывается хорош.
Способность видеть историю как цепь частных событий, как совокупность личных переживаний, вызванных участием героя в событиях человеку заведомо несоразмерных, дало русской литературе традицию устойчивую, однако существовавшую несколько обочь основной, гражданственно-величественной линии. Принято поминать Гоголя и Булгакова, а также рассказ Достоевского "Бобок", условно именуя весь жанр фантасмагорией. Произведения — всегда и неизбежно несколько юмористические — этой традиции, не говоря уж об их авторах, в советское время, как правило, имели судьбу неблагополучную: "государственный призрак" недолюбливает смешки у себя за спиной.
Слава Богу, времена меняются: солиднейший журнал, оплот высокого литературного консерватизма — "Дружба народов" — печатает "Возвращение в Союз" Дмитрия Добродеева. Печатает, впрочем, с нелепыми цензурными купюрами, касающимися эпизодов эротического свойства — но педант легко сличит текст с (частично пересекающейся) публикацией в авангардном журнале "Соло" и получит повод поразмышлять об отечественном варианте ханжества и отечественном же видении свободы слова: "Здравствуйте, товарищ Гитлер" написать можно, а упоминать оральный секс — нельзя.
Так или иначе, Добродеева печатают, хоть автор, как говорится, еще недостаточно известен на родине. Собственно, публиковаться он начал только после отъезда, последовавшего лет семь назад. В этом есть закономерность — возможно, несколько неутешительная для нас, остающихся: смеяться легче, когда вырвешься из этого всего. А Добродеев — и в этом его разительное отличие от великого множества пишущих ныне по-русски, и особенно от соседей-конкурентов по Букеровской номинации, — пишет смешно.
Эффект достигается всегда при помощи одного эффектного и неотразимо действенного приема, заставляющего вспомнить "Записки сумасшедшего": "...ему нет места на свете! Его гонят! Матушка! Пожалей о своем больном дитятке!.. А знаете ли, что у алжирского дея под самым носом шишка?"
В "Возвращении в Союз", как и в других рассказах Добродеева, тем самым сумасшедшим, постоянно путающим времена и роли, оказывается российская, советская, мировая история — которая как бы обезумела и вся происходит одновременно и словно бы в одной комнате: все происходит сразу, от Гостомысла до ареста солнцевского авторитета в женевском аэропорту. Сделав несколько шагов, герой попадает из бункера Гитлера к саркофагу вождя мирового пролетариата, головокружительно и мгновенно сменив личину: "...закурил, задумался... Да, хороша жизнь дикая, безумная, только вот в чьей шкуре очутишься - не ведаешь. Комиссарской аль белогвардейской — хрен разберешь". Все бывшее, происходящее и даже, наверное, будущее сведено в одну точку, в компактный кристалл наподобие легендарного Алефа — точки пространства, где собраны все прочие точки.
Добродеев словно владеет Алефом русского времени и русского пространства. В его кристалле сходятся все более или менее обыденные представления о русской истории, ее персоналиях и характерах. Естественно, им вовсе не обязательно строго соответствовать научной истине. При этом достоверность и некоторая высшая, художественная солидность фантастических картин достигается удивительная. И, я думаю, подкованный в части современных физических теорий читатель не затруднится обнаружить в этих рассказах художественную иллюстрацию какой-нибудь заумной теории о пятом измерении.
Эта антология русского бреда написана суховато, отрывисто, точно — если угодно, конструктивистски. Особый кайф и особый шик этого нагого синтаксиса напоминает "Повести Белкина", как, впрочем, и толстовский отзыв о них — "голы как-то". Сюжет пересказу не подлежит — это секвенция эпизодов — то связанных, то не связанных единым персонажем. Он последовательно становится то особой энергетической мухой, посаженной в ухо Л. И. Брежнева пользующим генсека экстрасенсом и извлеченной оттуда происками Андропова, то партизанским псом, посылаемым с подвязанной к подбрюшью взрывчаткой в ставку Гитлера, то Умберто Нобиле на службе у отца народов, то свидетелем заключения беловежских соглашений... Словом — метель, вихрь, сон, глюк.
Родившийся в 50-м году Добродеев принадлежит к поколению, которое оказалось вынуждено сделать две карьеры: советскую, в предыдущей жизни, и вот теперь — как бы назвать? — новорусскую, что ли. И в интонации угадывается весьма интересный типаж рассказчика: эдакий московский удалец "мгимошного" типа, принимающий правила игры не по резонам веры или сердечной склонности, а по отсутствию выбора. И с тайной ухмылкой говоривший "сыграем" дряхлому строю и дряхлой системе ценностей. Очень известный и, надо сказать, обаятельный в своем цинизме тип: эти умные кремлевские переводчики, мидовские волчата, les pere Joseph советской политики, способные и отрапортовать, но особенно, конечно, налить да обменяться байками для узкого круга.
Известно, что текст, если он принадлежит настоящей литературе, обладает способностью изменять действительность и как-то перекраивать ее на свой лад. И вот — наши дни, если быть точным, вечер с 24 на 25 октября сего года. Москва. Лютеющий, почти зимний ветерок в подворотнях Тверской. Библиотека Чехова. Читает Добродеев, выделяясь именно добротностью европейского облика среди потрепанной литературной публики, заполняющей зал. Слушали хорошо — ждали, впрочем, фуршета. Когда-нибудь эти чтения станут историей, легендой — и мы скажем, быть может: а дух "Бродячей собаки" был жив.
Чуть разогретый вином, выхожу. Ба! Что такое? Октябрьские дни на дворе, и мне навстречу катит торопливо, в распахнутых пальто феноменальная троица: в кепаре на затылке и клин бородки вперед — он, Ильич, за ним, в какой-то швейковской шапчонке и вермахтовской оливковой шинели — Адольф Гитлер. И третий — Леня Голубков. Летят, торопятся. И усмехнувшись, мой спутник из-за плеча подсказывает мне: "Ну, ты же должен знать этих персонажей. На всех тусовках крутятся — двойники. Они все время вместе поддают. Вот и сейчас, наверное, к Елисеевскому двинулись..."
Возможно, двойники. Но что за сходство!
МИХАИЛ Ъ-НОВИКОВ
Дмитрий Добродеев. "Возвращение в Союз".
"Соло", 1995, #16.
"Дружба народов", 1995, #2.