Семидесятилетний юбилей французского философа Мишеля Фуко мир отмечает уже без него: в 1984 году, будучи всемирно известным ученым, Фуко стал и одной из первых всемирно известных жертв СПИДа. Ныне это модный мыслитель, без ссылок на которого не обходятся многие и многие исторические монографии, теоретические статьи и даже журналистские эссе. Книги его переиздаются тиражами, намного превышающими обычные тиражи академических изданий, одна за другой выходят его биографии. Правда, России эта популярность коснулась мало. На русском языке вышла только одна книга Фуко — "Слова и вещи". Изданная в 70-е годы со знаменитым грифом "Для научных библиотек", она не могла по-настоящему стать событием интеллектуальной жизни. Другие его книги — "Археология знания", "Надзирать и наказывать", "История сексуальности" — рано или поздно будут изданы и в России, поскольку они уже стали классикой. Классикой современной мысли.
Философ, власть, СПИД
Мишель Фуко был настоящим французским интеллектуалом — в меру антибуржуазным, достаточно левым, но совсем не гошистом. Некоторая склонность к теоретическому марксизму не служила ему поводом для политических пристрастий. В мае 68-го он был на стороне восставших парижских студентов — несмотря на свой академический статус и несмотря на то, что вовсе не разделял их взглядов. Как интеллектуал, он должен был постоянно искать пространство свободы для собственной мысли, пространство, не занятое политикой, не контролируемое никакой властью (ни законом, ни администрацией, ни моралью). Но, как никто другой, Фуко понимал (и это было предметом его рефлексии), что сама позиция мыслителя, мыслящего "против власти", уже включена во властные отношения. Это и есть то внутреннее противоречие, с которым он сталкивается постоянно, занимаясь исследованиями по истории психиатрии, по практикам дознания, наказания и надзора, по ограничениям и запретам в половой сфере. Власть — повсюду, и твоя мысль уже включена в невидимые властные отношения. Что же означает тогда "быть свободным"? Может быть, стать гомосексуалистом и умереть от СПИДа? Или быть гомосексуалистом и носить в себе СПИД — болезнь, которая для Фуко, возможно, оказалась особым (желаемым) опытом знания?
Эти вопросы вовсе не риторические. Они заставляют нас вспомнить о философе, который повлиял на Фуко больше других. О Ницше, чье сумасшествие исследователи все более и более склонны считать сознательным выбором, опытом освоения другого языка. Для Фуко безумие Ницше было "завершением интерпретации" в ситуации, когда рациональная интерпретация принципиально незавершима, поскольку, говоря словами Ницше, смерть есть главное свойство полного знания существования. Но тогда и безумие Ницше, и болезнь Фуко суть опыт смерти, приближающий их к абсолютному знанию, к обретению власти по крайней мере над самим собой. И тогда на какой-то момент кажется понятным, в каком смысле Фуко называл себя оптимистом.
Однако смерть от СПИДа — только часть биографии Мишеля Фуко, правда, настолько выразительная, что все остальное — всего лишь жизнь, невидимая повседневность вполне благополучного ученого, мысль которого, как обычно, никак не соприкасается с его биографией, где основными вехами становятся даты выхода его книг.
Философия болезни
В 1954 году появляется первая книга Фуко — "Душевная болезнь и психология". Еще впереди его самые знаменитые книги, однако уже здесь обозначены основные интересы Фуко и способы его работы с историческим материалом. Сама тема "душевной болезни", через которую Фуко пытается прояснить, где пролегают границы традиционной психологии, может показаться не вполне обычной. Но Фуко сознательно акцентирует внимание не просто на "классической психологии", а на том, как она справляется с феноменом болезни, отклонения от нормы. Ведь только в "отклонениях" мы можем найти то место, где начинает пробуксовывать теория (пока интерпретируется "норма", теория не встречает сопротивления). И Фуко на обширном историческом материале показывает, что, сталкиваясь с болезнью, психология в своем поиске внутренних причин, ее вызвавших, неявно воспроизводит культурные штампы своего времени, постоянно пытаясь свести болезнь к норме, причем к норме, придуманной самой психиатрией. Но, по Фуко, болезнь и норма структурированы по-разному и, следовательно, требуют разных интерпретаций. А во-вторых, уже существуют некие неосознаваемые культурные правила, которые оказывают огромное влияние на человеческое сознание, формируя тем самым саму интерпретацию.
В дальнейшем Фуко будет развивать эти мотивы. В 63-м году выходит книга "Рождение клиники. Археология медицинского взгляда", а в 66-м — "Слова и вещи. Археология гуманитарных наук". Еще через три года — "Археология знания". Период шестидесятых исследователи творчества Фуко так и назвали "археологическим". Это время, когда Фуко пытается разработать такой метод исторического анализа, который не воспроизводил и не устанавливал бы причинно-следственные зависимости между историческими фактами, а выявлял бы условия возможности самих этих фактов. "Археология мысли" Фуко не пытается восстановить историю как она есть, ее задача другая — переоценка интерпретаций истории, "раскапывание" скрытых оснований, неявных предпосылок, своего рода "бессознательного" истории. И здесь, конечно, можно обнаружить сильное влияние Маркса и Фрейда, которое сам Фуко не раз отмечал. Но, в отличие от своих интеллектуальных предшественников, Фуко приходит к проблеме языка, на котором можно описывать такие феномены, как "безумие" и даже "прошлое". Но что это за язык, если он неизбежно оказывается обусловлен все теми же неявными культурными нормами (тем, что Фуко назвал дискурсом)?
Так, если в "Археологии знания" он еще пытается найти способ негативного описания, приближаясь к некоторому мыслительному порядку через последовательные отрицания суждений, готовых сформировать образ прошлого, то с каждой новой работой все очевидней вырисовывается другая тема. То, что было сказано о языке, о дискурсе, все более обобщается в понятии "власть".
Язык как закон и тюрьма
"Надзирать и наказывать. Рождение тюрьмы" (1975) — книга о власти и против власти. Это, пожалуй, самая популярная книга Фуко. Она популярней даже, чем многотомная "История сексуальности", которой завершается его творческая биография. В отличие от его "археологий", "Надзирать и наказывать" написана легко (Фуко говорил: как роман), изобилуя описаниями казней и пыток XVII-XVIII веков, схемами тюрем и т. п. Однако основная мысль, к которой подводит автор, выраженная ясно и просто, звучит как приговор: "Тюрьма — это не детище законов, кодексов и судебной машины. Она не подчиняется суду, как послушный или неловкий инструмент для исполнения выносимых судом приговоров или получения желаемых результатов. Сам суд по отношению к тюрьме является внешним и подчиненным. Тюрьма занимает центральное положение, но она не одна, а связана с прочими 'карцерными' устройствами, которые на вид отличны от нее, но, как и она, стремятся проводить власть нормализации". Другие устройства "карцерного" типа легко перечислимы: семья, школа, клиника, армия, государство.
Но таким же устройством является и сам язык, который постоянно что-то скрывает и что-то запрещает. И Фуко, вслушиваясь в языки психиатрии, биологии, литературы, живописи, уголовного права, пытается выявить ту более общую речь, которая их порождает, — дискурс, в котором находит свое отражение "микрофизика" власти. Это не власть как система отношений "господин--раб", она бессубъектна, она пронизывает общество насквозь, формируя те структуры, которые мы привыкли считать сформированными по чьей-то воле. Фуко мыслит власть как силовое поле. Благодаря этому он не только исключает из рассмотрения ситуацию взаимоотношения властителя и закона, которой долгое время была зачарована политическая философия (это до него проделал еще Макиавелли), но вообще отказывается от личности властителя ("государя") в пользу самих механизмов власти.
Но как ускользнуть от этой власти, на твоих глазах творящей твою же биографию? Даже если ты интеллектуал и твоя повседневная жизнь никак себя не проявляет, биография пишется по тем следам, которые призваны быть обозначением этапов твоей мысли. И получается, что она формируется как раз по тем правилам, против которых выступал сам Фуко. Но ему удалось умереть так, что теперь любая его биография вынужденно начинается с его смерти. И его опыт смерти оказывается дополнительной интерпретацией всех его книг.
ОЛЕГ Ъ-АРОНСОН