В галерее Тейт в Лондоне открылась большая выставка — "Гран тур. Прелесть Италии в восемнадцатом столетии", организованная Эндрю Вильтоном и Илларией Биньямини. С конца XVII века в систему образования каждого порядочного джентльмена в обязательном порядке входило путешествие по Европе. Наиболее важной его частью была поездка в Италию: дышать воздухом Вергилия, Овидия, Тацита и Тита Ливия, старательно изученных в Кембридже и Оксфорде, считалось делом в высшей степени полезным. Интенсивность поездок англичан в Италию сделала образ этой страны частью английской культуры и именно об "английской Италии" рассказывает увлекательная выставка в галерее Тейт.
Выставка стала давно ожидаемым событием, заранее подготовленным прессой. В некотором смысле это несколько неожиданно, так как на ней нет ни одного громкого шедевра: в основном это вещи очень хорошего качества, имеющие в первую очередь этнографическое, историческое или культурологическое, но не художественное значение. Успех "Гран тура" свидетельствует о том, что сегодня все больше и больше ценятся кураторские проекты, в которых занимательность преобладает над зрелищностью.
Первоначальный проект устройства этой выставки, начатый под руководством профессора Чезаре Де Сета, подразумевал широчайшую панораму паневропейского восприятия Италии. Идея гран тура, родившаяся и оформившаяся в Англии, должна была быть взята за основу для того, чтобы затем проследить различное отношение к Италии всей Европы на протяжении XVIII века. Этот амбициозный проект, столь созвучный сегодняшним идеям Страсбурга и Маастрихта, затем стал намного скромнее. На выставке присутствуют Винкельман и Гете, много потрудившиеся над созданием вполне оригинального образа Италии, весьма отличного от того, что сформировался в трезвых британских головах. Но их присутствие обусловлено лишь тем, что ни один уважаемый англичанин, побывавший в Риме, не мог уехать оттуда, не попытавшись быть представленным этим двум немецким ученым, бывшим в большой моде в интернациональной римской тусовке.
Выставка в Тейт таким образом получилась не только британской, но даже в некоторой степени пробританской. Это имеет под собой основания, так как количественно англичане были вне конкуренции. Качественно упомянутые Винкельман и Гете намного превосходили английских путешественников и созданный их воображением образ Италии гораздо выразительнее страны гран тура, воспринимавшейся милордами более конкретно. Зато британцы были в состоянии оплатить не только то множество вывезенных из Италии древностей, картин, скульптур, гравюр, предметов прикладного искусства, что представлены на выставке, раскопки в Помпеях, аренду роскошных дворцов, беседы с теми же Винкельманом и Гете (что в некоторой степени делало их идеи частью "британской Италии"), но даже могли по возвращении на родину творить для себя некое подобие Италии, повторяя в своих поместьях виллы Палладио и сады Тиволи. Британцы в большей степени, чем какая-либо другая европейская нация, физически впитали в себя Италию, произведя своего рода культурную аннексию этой страны. Идея гран тура, образовательного путешествия, была порождением британского благополучия.
Восемнадцатый век был благодатным временем для претворения этой идеи в жизнь. В Европе, во всяком случае в Западной, передвижение в это время было относительно легким и безопасным. Более того, жизнь в Европе была гораздо дешевле, чем английская, что также было немаловажным стимулом к путешествию. Снять роскошный дворец на берегу Неаполитанского залива было гораздо дешевле, чем квартиру в центре Лондона, и в XVIII веке англичанин чувствовал себя в Италии так же, как американец в послевоенной Европе — человеком, принадлежащим к благословенному и состоятельному демократическому обществу. Поэтому "Гран тур" не только повествует о причудах восприятия, когда в сознании целой нации реальная страна превращается в сказочные Елисейские поля, не только ставит проблему соотношения древности и современности, безжизненного культурного прошлого и оживленного суетного настоящего, но и повествует о столь важном, хотя и весьма прозаичном, деле, как рождение туризма.
Именно за рождение туризма, как за самую благоприятную тему, и ухватились авторы всех статей, посвященных "Гран туру" в различных газетах (от Art Newspaper до Guardian), хотя на самом деле вопрос о происхождении американских старушек и японцев, увешанных фотоаппаратами, заполняющих Пантеон и Колизей, может быть и очень увлекателен, но с точки зрения культуры второстепенен. Безусловно, рассматривая веера с видами Флоренции и Венеции или мозаичные медальоны с водопадом Тиволи, невольно сравниваешь эти, вывозимые герцогиней Девонширской и леди Гамильтон сувениры, с майками и кепками с напечатанными на них фрагментами Сикстинской капеллы, что вызывает желание жалобно причитать в манере Ортеги-и-Гассета о деградации культуры и в манере Шпенглера о закате Европы.
Но в основном такие причитания бесполезны, и очевидно, что лорд Гамильтон и сэр Уолпол являются прямыми прародителями современного туризма, но что же им было делать? Пользоваться контрацептивами и не ездить в Италию? Тогда бы мир был лишен уютной и солнечной британской Италии и был бы вынужден довольствоваться сложным образом немецкого Элизиума, где лавр цветет и зреют апельсины.
Правда, магический образ благословенной Италии был введен в культурный европейский обиход не англичанами и не немцами, а голландцами и фламандцами, в XVII веке устремившимися в Рим и заполонившими всю Европу своими итальянскими пейзажами. В каждом из них обязательно присутствовали античные руины — след культуры, столь же необходимая и естественная примета Италии, как безоблачное небо и хорошая погода. Так что англичане, хлынувшие в Италию после 1707 года, когда наступило европейское затишье с окончанием войн за испанское наследство, шли по хорошо проторенной дороге, в качестве путеводителей используя пейзажи Клода Лоррена. Но именно они эту мифологическую Италию обжили, заполонили и приспособили к своим культурным нуждам. И в этом смысле, конечно, протоптали дорогу американским старушками и японским группам, приносящим сегодня большой доход итальянскому населению и необычайно раздражающим культурных европейцев, мыслящих себя Гамильтонами, Винкельманами и леди Девонширской в одном лице.
Замечательная картина Джона Цоффани — швейцарского художника, работавшего по преимуществу в Англии и по английским заказам, называется "Трибуна Уффицци". Все, кто побывал в знаменитом флорентийском музее, помнят этот восьмиугольный зал, где на фоне богатых красных драпировок висят шедевры, восхищавшие многие поколения. Цоффани представляет групповой портрет английских знатоков, надолго задержавшихся в Италии, на фоне картин, что и сегодня еще остались висеть в Трибуне. Ведут знатоки себя крайне непринужденно, никаких смотрителей нет и в помине, и они совершенно запросто могут позволить себе вертеть в руках такой шедевр, как "Венера Урбинская" Тициана, а одну из "Сивилл" Гверчино просто бросить на пол. Для непосвященного зрителя интересным является лишь факт панибратского отношения лордов к культурным сокровищам, вполне извинительный с точки зрения царивших тогда нравов. В остальном эта картина кажется весьма рассудочной и холодной, в то время как на самом деле она полна страстями. Две группы — одна, толпящаяся вокруг Рафаэля, другая — вокруг Тициана, представляют две враждующие партии сторонников римской и венецианской школ живописи. Каждый персонаж так или иначе охарактеризован. Томас Пач, держащий одной рукой угол "Венеры Урбинской", а другой — указывающий на скульптурную группу борцов, таким образом объясняет свои сексуальные пристрастия. Окружив себя Корреджо, Рафаэлем и античными статуями, англичане организуют свой быт: они сделали из Италии, бывшей для немцев страной идеального, для русских — миражом, а для французов — образцом для подражания, страну обитания и превратили Трибуну Уффицци в роскошный холл какого-нибудь фешенебельного отеля.
АРКАДИЙ Ъ-ИППОЛИТОВ