Выставка в галерее Гельмана

Памятник жертвам художественных репрессий

       В галерее Гельмана открылась выставка известного художника Дмитрия Гутова. Неподготовленные испытали шок: вместо очередной инсталляции Гутов показал живопись, которая могла бы украсить официальную выставку году примерно в 1982-м, а может быть, и в 1952-м. И это была вовсе не шутка.
       
       Посетители вернисажа тщетно искали в картинах Гутова признаки некоей тайной концепции. Художнику удалось добиться полного паралича речевой способности: сказать об этих полотнах решительно нечего. Портрет сына, портрет дочери, портрет собачки, пруд зимой... Гутов отнесся высокомерно к вывертам художественных средств и радикально ампутировал цель творчества. Его задача состояла в том, чтобы, покаявшись, начать "писать натуру без задней мысли".
       Но у меня есть решение загадки. Я считаю, что Гутов предложил нам иллюстрации к риторическим штампам марксистской критики, образцы которой он сам публикует. Современную мысль он называет "мелкой лужей", и вот эту-то лужу он и написал рядом со своей собачкой. А окно с занавеской воплощает какое-нибудь "свежее дыхание живой жизни", которое в текстах Гутова вполне могло бы найтись. Хотелось бы еще увидеть "современного художника, который ушел на второй этаж сознания, запер за собой дверь и убрал лестницу" или "внутреннее копошение культуры" (цитаты из Гутова). Есть такая закономерность: чем больше живопись вытесняет и прячет свою риторику, тем откровеннее вакханалия риторики в текстах. "Акулы империализма" с их "кровавыми щупальцами" водились в газетах в эпоху скромного реализма.
       Гутов — один из интереснейших художников на московской сцене и, как все интересные, важен не столько тем, что делает, сколько тем, что говорит и пишет. Он художник "после философии", если применить классическое определение концептуалиста Кошута, — тот, впрочем, не уточнил, после какой философии, а в этом все дело. Западный концептуализм существовал после витгенштейновской философии языка, а неореалист Гутов — после нашей, местной, марксистской теории отражения. Он не одинок в этом, но последовательнее других; в целом нынешнее московское искусство, можно сказать, исполняет свой исторический долг перед марксизмом, впервые в истории русского искусства пытаясь сознательно найти ему форму.
       Это значит, в частности, подвергнуться диалектическому самоотрицанию. Поэтому-то Гутов и бросил свои инсталляции. А в его новом жесте — выставить такое — слышится тот вопль признания в своей бездарности, которым вопит и Бренер.
       Искусство Гутова всегда было двойственно: внешне бодро-позитивное, как радио, а внутри донельзя критическое. Он выставлял "веселые картинки", стилизованные под журналы 60-х годов, — мы узнавали, что тема всего этого — "паралич воли". Он строил огромную инсталляцию, инсценировку романтической любовной истории (с горой опилок, аналогом сеновала) — и при этом говорил, как ненавидит то, что делает. В галерее "Риджина" устраивал оптимистическую "весеннюю распутицу" (с несколькими тоннами черной грязи на полу) — и презирал признаки "собственной неуверенности и встревоженности". В общем, "идея хороша, воплощение дрянь".
       Репин тоже все силился "писать натуру без всяких идей и сюжетов", и конечно, это был идеологический проект — такое искусство он связывал с Западом и вообще разного рода идеями, так что его реализм был более чем "с задней мыслью". У Гутова, для которого "искусство есть представление человека о достойной жизни", тоже реализм идеологический, проективный, хоть идеология и другая. И такими были все интересные реализмы в России — и передвижнический, и социалистический, и неореализм наших дней. В самых интересных вещах он сочетается с острым чувством эстетического бессилия, которое автор не маскирует, а наоборот, форсирует. Если говорить о XIX веке, я имею в виду чудовищно грязную живопись Ге или пейзажи Федора Васильева, которые он специально писал с таким огромным разворотом по вертикали, чтобы с ним не справиться. Не уверена, что в новых работах Гутова это бессилие проявилось самым интересным образом, но, как говорится, главное — искренность.
       Итак, представление о достойной жизни... Гутовская "гуманизация искусства" — что-то вроде нашего ответа Ортеге-и-Гассету, который выдвинул свою знаменитую "дегуманизацию". Испанский философ имел в виду не только то, что искусство ХХ века зрителем нелюбимо, поскольку не дарит ему эмоций. Еще он имел в виду, что это искусство все время показывает "удушенную жертву" натуры одновременно с тем, чем ее душили, — плоскостью, жесткой линией, острыми треугольниками и иными орудиями пыток. С этим-то Гутов и полемизирует, когда пытается написать натуру без репрессивных ограничений какой-либо манеры — освободить жизнь от схемы, в которую ее поймало злое искусство, реабилитировать жертв модернизма. Поэтому-то он и пишет то с фотографии, то с натуры, то кропотливо, то лихо — как придется.
       В искусстве ХХ века снова и снова сменяют друг друга две точки зрения. По одной из них искусство, как любой язык, должно осуществить над жизнью неизбежное насилие. По другой, жизнь богаче определений, а теория суха. Отсюда и две модели свободы. Либо искусство свободно от жизни (геометрическая абстракция, минимализм, аскеза, художник прямо-таки режет действительность ножом). Либо жизнь освобождается от всех ограничений языка и искусства: провозглашается полнота живой действительности. Это был лозунг соцреализма, это был лозунг американской action painting, это был лозунг перформанса 60-х и это лозунг нового витализма, который набирает силу во всех странах мира. В перформансе и action painting агрессия против искусства находит себе выход — краска разбрасывается по холсту, художник бросается на зрителей. Или же эта агрессия выпускается в самой жизни — так было в соцреализме.
       Гутов, в отличие от других своих собратьев по витализму, выбирает догматические и банальные формы, в которых агрессивность резко подавлена. Но тогда она обязательно прорвется где-то еще. Любопытен потому проект Гутова для выставки "Интерпол" в Стокгольме: накануне вернисажа устроить вечеринку, заставить художников и кураторов вылить друг на друга все тайные претензии, чуть ли не подраться, записать все это на видео, а потом экспонировать.
       Так что мой прогноз творчества Гутова (а ведь непонятно, что можно еще показать после нынешних картин, — нечто подобное по второму разу экспонировать вряд ли удастся) — рост агрессивности. Будем бдительны.
       
       ЕКАТЕРИНА Ъ-ДЕГОТЬ
       
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...