В стране, гражданам которой дважды за столетие настойчиво предлагалось отряхнуть прах прошлого со своих ног, неблагодарное поведение покидающего отчий кров блудного сына выглядит если не естественным, то почти неизбежным. "Роман воспитания", опубликованный в прошлом году в "Новом мире", обогащает старый сюжет российским колоритом: дочь уходит, чтобы не вернуться никогда. И правильно делает.
"Роман воспитания" Нины Горлановой и Вячеслава Букура представляет собой последовательность эпизодов семейной хроники провинциальных российских интеллигентов. Жанр — скорее повесть, нежели роман. Форма — короткие главки, вроде комментариев к кадрам из семейного альбома. Интонация — та, с которой любящие родители обыкновенно рассказывают кажущиеся им забавными истории о своих детях.
Сюжет, впрочем, весьма назидателен: и без того многодетная семья берет на воспитание девочку лет семи. Мать ее, алкоголичка, угодила в тюрьму. Девочка оказывается болезненной и отнюдь не добродетельной, но исключительно талантливой. Рисунки ее обещают едва ли не гениальность. Выросши, девочка делает интеллигентным приемным родителям ручкой и уходит к более обеспеченным, хотя и вполне бездуховным родственникам. Интеллигенты пишут тот самый текст — "Роман воспитания", который мы читаем. Развязка не лишена игрового изящества: в тот самый день, когда рукопись закончена и авторы с друзьями отмечают это событие целомудренными бокалами сухого вина, девочка заходит к ним, чтобы сообщить, что она вышла замуж за немца и уезжает навсегда. "Слава Богу, — думает читатель, — ну хоть она-то вырвалась из этого всего".
Соавторство — вещь довольно загадочная, но в "Романе воспитания" доминирующей интонацией несомненно является женская. Некоторые обертона напоминают Петрушевскую, однако у Горлановой и Букура если и обнаруживается надрыв, то уравновешенный или заглушенный стоической и не лишенной обаяния русской веселостью, в духе забубенной фольклорной философии: "где наша не пропадала", "двум смертям не бывать"...
Если бы все ограничивалось физиологическим очерком ужасающей русской жизни (нищета, экологическая катастрофа etc.) и немудрящим moralite "сколько волка не корми, он все в лес смотрит", повесть едва ли была бы замечена: язык ее беден, темп вял, и все в общем-то ясно уже на десятой странице.
Но за текстом просматриваются две темы, которые, собственно, и удерживают читательский интерес. Первую можно обозначить как вариацию "Моцарта и Сальери", или — если не колебать треножник — "Стрекозы и Муравья". Дело в том, что девочка действительно талантлива — может быть, детской талантливостью, которая всем знакома и по наступлении пубертатного периода в девяноста девяти случаях из ста куда пропадает, неизвестно. Ее же приемные родители намертво привязаны к той особой разновидности советского позитивизма, в системе координат которого первым достоинством искусства оказывается умопостигаемая сложность.
В этой системе, возникшей как результат отталкивания от пошлости советской легальной культуры, за неколебимые светочи духа приняты, от противного, фигуры довольно двусмысленные. Былая и еще помнящаяся труднодоступность произведений некоторых художников обеспечила им в сознании отечественного интеллектуала особую презумпцию качества. Оно и понятно: отдав, после долгих поисков, месячное жалованье за альбом Дали, эту живопись невольно наделишь теми достоинствами, которыми хочешь, чтобы она обладала. "От нас это прятали — значит это хорошо".
И вот конфликт в повести Горлановой и Букура усматривается не только между духовным и материальным. Дело не только в генетической порочности юной сорвиголовы и не в свойственном всякому стихийному таланту деструктивном начале. Надо полагать, помимо всего этого, девочка в приютивших ее страстотерпцах уловила совершенно внятную непредвзятому читателю фальшь, и не стоит оправдывать любовью к Пикассо и Кортасару то, что ходишь без штанов. Доказывать всей собственной жизнью, что Пушкин выше сапог, так же глупо, как утверждать обратное.
Интеллигенты из "Романа воспитания" ориентированы на светскую культуру. Собственно, это и есть вторая серьезная тема, подспудно присутствующая в повести: не то чтобы крах, а скорее невозможность атеистического воспитания. Это и есть урок, который неблагополучный ребенок по имени Настя преподал благонамеренным пермским интеллектуалам.
Насколько можно судить из текста, урок остался неусвоенным. Причина лежит в области художественной, а именно — в выборе повествовательной стратегии. "Если пуповина, соединяющая автора и героя, не разорвана, — писал Михаил Бахтин, — то перед нами не художественное произведение, а личный документ". Это случай Горлановой и Букура: авторы, не желая или не умея дистанцироваться от своих благостных и изрядно занудных героев, лишают себя и читателя возможности стороннего суждения о происходящем.
Правда жизни? Пожалуй. Но, не забронировав местечка над схваткой, автор разоружает себя, из всего арсенала оставив себе лишь утомительный метод, именуемый "ползучим реализмом". Рабское следование действительности в конце концов изгоняет из текста тот особый смак литературы, который существует помимо сюжетных и идеологических затей (они второстепенны и преходящи).
В отсутствие его литература сводится к публицистике либо констатации: виноватых нет, разве что сама жизнь. Учительный пафос бьет мимо цели: едва ли найдется моралист, способный воскликнуть, прочитав сочинение Горлановой и Букура: "Какая нехорошая девочка! В нее столько вложили..." Скорей наоборот: юная художница, сбежавшая из метафизической духоты, окружающей "людей творческих", на свежий воздух здорового мещанства, вызывает симпатию. Что же касается оставшихся — пожалуй, вспомнишь Хармса: "Хорошие люди, а не умеют себя поставить".
МИХАИЛ Ъ-НОВИКОВ
Нина Горланова, Вячеслав Букур. Роман воспитания.
Новый мир. 1995. #8-9.