Человек со скелетоном в шкафу
Раскрытые и нераскрытые тайны Александра Третьякова
колесо обозрения
Фото: Коммерсантъ / Дмитрий Азаров / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Геннадий Гуляев
Специальный корреспондент "Коммерсантъ-BoscoSport" АНДРЕЙ КОЛЕСНИКОВ встретился с олимпийским чемпионом по скелетону Александром Третьяковым и вместе с ним, сам не желая того, развенчал по крайней мере четыре скелетонных мифа. Но секреты остались.
Считалось, или по крайней мере писалось в газетах (впрочем, поправка на газеты, конечно, существенная, я понимаю), что олимпийский чемпион по скелетону, 28-летний Александр Третьяков, в свое время решил заняться бобслеем, когда посмотрел художественный фильм про бобслеистов с Ямайки, приехавших на Олимпийские игры, и поразился силе их духа.
Воодушевленный, он и нашел в Красноярске санно-бобслейную школу и связал с ней свою жизнь.
— Да что вы,— смеется он.
Он, наверное, знает, что ему идет смеяться. Широкая белозубая улыбка делает его лицо, укутанное в черную бороду, светлым, а можно даже сказать — сияющим. Уходит улыбка — тускнеет лицо.
А может, и не знает он этого. Может, ему просто нравится улыбаться. По крайней мере он использует свою улыбку профессионально: когда не хочет отвечать на вопрос — взял, улыбнулся светло и чисто, отдал таким образом должное хорошему вопросу и дал понять, что ответа этот вопрос даже и не требует.
— Нет, фильм и то, что я пришел в школу,— вообще никак не связанные события,— говорит он.
Тут можно было бы добавить: усмехнувшись в бороду, которую он теперь, после победы, отказывается сбривать, потому что она принесла ему удачу. Но я не буду это добавлять, потому что про бороду его написали уже, по-моему, больше, чем про всю эту санно-бобслейную трассу с момента ее существования.
— Но фильм-то был?
— Был,— подтверждает он.— Про ямайских бобслеистов. Как они не отобрались на летнюю Олимпиаду, по-моему в легкой атлетике, и решили заняться бобслеем. Отобрались на зимнюю Олимпиаду. Начали побеждать, но в конце трассы упали и дошли до финиша пешком.
— Так это документальный, что ли, фильм? — пытаюсь я понять.
— Нет, какой документальный? — он с недоумением смотрит на меня.— А вы не смотрели, что ли?
Нет, я не смотрел. А ему в голову не приходит, видимо, что кто-то не смотрел этот великий фильм.
— Но есть же быль,— говорю я.— Про ямайских бобслеистов. Как они поехали в Сочи и багаж потеряли. Эта история даже посильнее будет.
— Да, где-то в Нью-Йорке, что ли, их багаж остался...— кивает он и уже не смеется, потому что над этим смеяться даже в голову нормальному человеку не придет. Если фильм, похоже, комедия, то это настоящая трагедия.
— Так как же было на самом деле?
— С товарищем пришел в санно-бобслейную школу,— говорит Третьяков.— Остался.
— Ясно. Как все, в общем. А товарищ почему пришел?
— А он тоже с товарищем просто пришел.
То есть, видимо, с Третьяковым.
— А еще пишут, что у вас проблема с нехваткой веса была и из-за этого пришлось уйти из бобслея.
— Была такая проблема,— подтверждает он.
— И что вы очень старались набрать вес, но ничего не получалось.
— Ну, я штангой занимался, мышцы накачивал, но не сильно старался. Я к этому времени уже скелетоном решил заниматься. Скелетон вошел в олимпийскую программу, ему стали уделять повышенное внимание.
Так за несколько минут Александр Третьяков лишился двух красивых мифов о себе: что он пришел в бобслей после фильма про бобслеистов из Ямайки и что ушел из бобслея из-за того, что мало весил.
— По телевизору кажется, что скелетон — это просто убийственный вид спорта,— признался я.— Летите вперед головой с чудовищной скоростью...
— Самый безопасный вид спорта,— засмеялся он.— На санях гораздо сложнее в этом смысле. И в бобслее: ты рулишь и контролируешь ситуацию, но чуть ошибся — и все, упал, перевернулся. А скелетон более устойчивый.
— Грузинский саночник в Ванкувере насмерть разбился.
— Не справился со скоростью,— сказал Александр Третьяков.— В скелетоне, я думаю, отделался бы ушибами.
— А вот еще про вас пишут, что вы над диссертацией работаете про скелетон. Это правда?
— Писал когда-то,— улыбается он, и на этот раз смысл улыбки как раз в том, что он уже таким образом ответил.
— И что же? — уточняю я.
— Ну, очень тяжело из-за графика подготовки к Олимпиаде стало. Три года не писал.
— А тема?
— Ох, да я уже сейчас и не сформулирую точно... Ну, про летнюю подготовку скелетонистов.
— Кандидатская?
— Не докторская точно! — смеется он.— Я просто университет закончил, и мне предложили остаться в аспирантуре.
— То есть в Ванкувере вы еще студентом бронзу взяли? Способны были тогда на что-то большее? Не на кандидатский минимум, а на максимум, то есть на золото, например.
— Я, конечно, настраивался бороться за первое место,— соглашается он.— Никто на десятое на Олимпиаде не настраивается.
— Но свои возможности-то вы хорошо знаете. Можно было еще тогда выиграть? Или ваш тогдашний максимум — бронза? Выиграли бы и спокойно писали сейчас диссертацию про свой выигрыш. Про то, какой у вас старт. Отняли бы еще тогда хлеб у кого-нибудь из диссертантов, который сейчас мечтает защитить кандидатскую про ваш старт.
— Тогда в Ванкувере я все-таки на пределе возможностей выступил,— согласился наконец Третьяков.— А насчет темы старта и темы летней подготовки я вам могу сказать, что одно с другим очень сильно связано.
— У вас же феноменальный старт,— сказал я.
— Хороший,— уточнил он.
— А тут есть какой-то серьезный секрет? Не просто личные данные? Они у всех, кто на Олимпиаде выступает, есть — особые личные данные. А секрет,— допытывался я.— Должен же он быть. У вас каждый раз самый быстрый старт в мире. Вы как заведенный его выигрываете.
— Ну, я пробовал заниматься легкой атлетикой,— сказал Третьяков.— Мне даже нравилось.
— Так, уже хорошо,— подбадривал я его.
— Даже бегал за университетскую команду.
— Отлично! А почему не остались?
— Ну давайте говорить честно,— неожиданно очень оживился он.— Какие шансы в спринте у русского, белого?
Как-то он даже ошеломил этим исчерпывающим высказыванием.
Вот такие простые парни и выигрывают Олимпиады, подумал я. Такие улыбчивые, простые, на первый взгляд даже односложные. Но Третьяков не был односложным. Там есть второе дно, и его можно попытаться вскрыть, но не нужно. Пусть оно будет с ним. Может, еще одну Олимпиаду он нам выиграет, если это дно останется непробитым. У него есть секреты. Есть скелетон в шкафу. И не один.
— А легкая атлетика входит в нашу подготовку по скелетону,— продолжил Александр Третьяков.— Делаем рывки на 10, 20, 30 метров... И так все лето...
— А, вот почему старт и летняя подготовка так связаны,— обнаружил я.
— Да, но есть еще много секретов,— предупредил он.— Мы не знаем, как другие тренируются. Другие — как мы.
— Вы благодаря разгону и в этот раз оторвались сразу, да?
— Конечно, около десятки (десятую долю секунды.— А. К.) выиграл на старте,— кивнул он.
— Это же очень много,— сказал я.
— Это прилично,— уточнил он.
— А вот еще один миф есть. Подтвердите или опровергните, пожалуйста. Я читал, что в скелетоне все у спортсменов лет за 35 только начинается. Это правда? Что тем, кому за 40, побеждать в скелетоне даже легче, потому что появляется опыт.
— Так было раньше,— сказал Третьяков.— Сейчас должно быть все сбалансировано: разгон, пилотирование, техника. Не может быть слабых сторон. Если не хватает сил, все остальное бесполезно. А в 40 лет сил все равно меньше, чем в 20. У нас сейчас очень молодая команда. Если расслабляться, отправят на пенсию раньше времени.
— Ну, у вас жизнь только начинается.
— Да,— согласился он.— Моей дочке год. Она родилась в самый пик подготовки к Олимпиаде, я ее почти не видел, так что очень хочу наконец оказаться в Красноярске. Но пока отсюда не отпускают...
— Но соревнований же больше не будет.
— Но медийные мероприятия еще не закончились,— засмеялся Александр Третьяков.
Впрочем, я понимал, что наше с ним медийное мероприятие закончено.
В Bosco-доме в этот вечер принимали и других олимпийских чемпионов — Татьяну Волосожар и Максима Транькова, например. Они окунали в чашу с шампанским золотые медали и потом, загадывая желание, пили это шампанское. Так чашу-то и выпили ведь.
— Какое вы загадали желание? — спросил я у Александра Третьякова.
— Это секрет,— сказал он.