В Центральном доме художника открыта выставка живописи и графики Александра Лабаса (1900-1983) из собрания семьи художника. Удивительно, но творчество одного из, как говорил Луначарский, "галлицизирующих формалистов" 20-30-х годов привлекло внимание самой разнообразной артистической публики — от ветеранов бывшего Союза художников до арт-дилеров.
В начале 30-х годов Александру Лабасу, так же как и некоторым его товарищам по ОСТу (Обществу станковистов), был выдан "волчий билет": "формалист, скатывающийся на позиции буржуазного искусства". Последствия — тридцать лет отлучения от выставок. Вполне можно понять искреннее недоумение, если не возмущение художника — бывшего красноармейца, учащегося, а затем и преподавателя ВХУТЕМАСа, исполнявшего ответственные госзаказы по оформлению выставок республики за рубежом. Тем не менее идеологически-эстетический диагноз, пусть и вынесенный в вульгарной форме, в основе своей был верным. Хотя "левомосховские" авторитеты начиная с 60-х годов неоднократно реабилитировали Лабаса, пытаясь представить его как мастера истинного соцреализма и новатора форм, а плюс ко всему и пиита революции (по случаю юбилейных выставок СХ СССР из фондов извлекалась мало внятная "октябрьская" серия начала 30-х). Сегодня же следовало бы внести некоторые коррективы в давнишние обличения и дифирамбы.
Несомненно, Лабас — формалист. И дело не только в том, что он учился у Кончаловского, Штеренберга и Кандинского. "Художника интересует лишь самодовлеющая игра красок", — как явствует из доноса пролеткультовской "Бригады художников". Лабас — один из примечательных "посторонних" в ОСТе (будучи одним из его учредителей). На фоне бодряческого искусства 20-х — физкультурников Дейнеки, сталеваров-"трудоголиков" Пименова и заводских цехов Денисовского — он выглядит если не меланхоликом, то умиротворенным созерцателем, лишь волею обстоятельств вынужденным рифмовать социализацию, индустриализацию и электрификацию с гедонистической живописью тогдашней французской школы.
В картинах Лабаса в отличие от других остовцев не ощущается "индустриального лязга". Его видение машин и инженерии — легкий, скользящий взгляд пользователя (если не сказать потребителя), пассажира поезда и самолета или беспечного фланера, задирающего голову на эскалаторе метро или рассматривающего город с виадука или из окна небоскреба. Его интересовали не промасленные механизмы и тем более не рабочие-замарашки, а светлые кабины с широкими иллюминаторами, кресла-шезлонги, купе — словом, комфорт, предоставлявшийся тогдашним НТП. Поезда и самолеты Лабаса несутся без футуристического грохота, трамваи не звенят. Все воспринимается словно через вату, через марево красок.
В определенном смысле живопись Лабаса — индустриальный импрессионизм, у истоков которого знаменитое тернеровское полотно "Дождь, пар, скорость". Это не по-немецки трагическое, паникующее, но поверхностно-французское ощущение железного века, позволявшее художнику предаться изыскам колористики. Видимо, поэтому работы Лабаса, как вполне конвертируемое искусство, еще с начала 20-х годов охотно приобретались за рубежом, ценились западными коллекционерами в силу их близости к тогдашнему европейскому мейнстриму — бесконфликтной, но современной "живописи впечатлений". Лабаса собирали и продолжают собирать и в России. Поэтому неслучайно среди "левомосховской" публики, собравшейся на вернисаж, то и дело мелькали фигуры известных коллекционеров и арт-дилеров, присматривавшихся к еще мало известным произведениям.
МИХАИЛ Ъ-БОДЕ
Выставка продлится до 21 октября. Адрес: Крымский вал, 10.