В Музее венецианского сеттеченто Ка Реццонико в Венеции (Museo del Settecento Veneziano, Ca Rezzonico, Venezia) развернута большая экспозиция "Джамбатиста Тьеполо. 1696-1996", ставшая кульминацией празднеств, посвященных трехсотлетнему юбилею художника, проводимых по всему миру и отмечаемых различными выставками, конференциями и изданиями. Самые ошеломляющие по размаху произведения Тьеполо — его росписи в Вюрцбурге и Мадриде — невозможно перенести в Венецию даже с помощью сверхфантастических технических средств. Тем не менее размах экспозиции в Ка Реццонико вполне соответствует гигантизму последнего художника барокко.
Выставка в Ка Реццонико в буквальном смысле оглушает. Из Петербурга, Берлина, Мадрида, Чикаго, Будапешта и Балтиморы на родину прибыли полотна трех- и четырехметровой высоты. Преодолев сложности страховки и транспортировки, устроители добились невероятного эффекта — роскошная и щедрая жизнь последних венецианских аристократов воскресла во всей своей убедительности под золочеными сводами Ка Реццонико. Полотна, некогда украшавшие легендарные дворцы нобилей, уже столетия находящиеся в России или в Америке, вновь очутились в родном городе, и бесчисленные обнаженные крылатые славы, уже третье столетие трубящие в свои фанфары на полотнах Тьеполо, на радостях встречи так надули щеки, что от великолепия их музыки могут лопнуть барабанные перепонки.
Венецианцы всегда славились своим тщеславием. Ходили легенды о том, как во время умопомрачительных пиров в палаццо Лабиа развеселившиеся гости выкидывали в окна золотые и серебряные блюда и чаши, на веки вечные тонувшие в каналах. В этой несколько нелепой картине оргиастической роскоши видны реальные приметы венецианской жизни. Ежегодное обручение Сиятельной республики с морем было такого же рода выбрасыванием драгоценностей — не только сияющего камнями перстня дожа, хоронимого в морской пучине, но и бесчисленных средств на пышные и эфемерные празднества, сопровождавшие обряд обручения.
Египетская царица Клеопатра, эта великая декадентка эллинистического мира, ослеплявшая своей роскошью незамысловатых римлян, стала символом Венеции. Подобно Клеопатре, которая изумила Антония, растворив в чаше с уксусом прекраснейшую в мире жемчужину, Венеция поражала европейцев своими пышными процессиями и регатами. "Пир Клеопатры" стал сюжетом одного из самых знаменитых полотен Тьеполо, когда-то купленного графом фон Брюлем для прославившегося своим мотовством Августа III, курфюрста Саксонского. От него картина перешла к мотовке Екатерине Великой, но промотала ее вовсе не она: уже после революции "Пир" был продан в Австралию. Великолепная фреска Тьеполо на тот же сюжет украшает и один из залов палаццо Лабиа.
Сегодняшний турист, на чью долю выпало счастье проехать по Канале Гранде после того, как наступили сумерки и кончилось туристическое оживление, не может не отметить безжизненную темень пышных палаццо, в которых редко мелькнет хоть одно освещенное окно. Арабские шейхи, американские миллионеры и итальянские модельеры, скупившие эти палаццо, редко удостаивают их своим присутствием, предпочитая устраивать вечеринки в добрых традициях Лабиа где-нибудь на Лазурном берегу или во Флориде. Венецианские дворцы, переделанные в казенные учреждения или превратившиеся в бесконечно переходящую из рук в руки недвижимость, в большинстве своем опустели.
Портреты дожей Ка Корнер, сцены из жизни богов палаццо Санди, исторические декорации на тему римско-карфагенской войны из Ка Дольфин, апофеозы из Ка Барбаро навеки покинули Венецию, оголив стены аристократических палаццо. Сегодня в Музее венецианского сеттеченто они встретились вновь, и трехсотлетний юбилей Тьеполо превратился в настоящий триумф великого художника, как будто снова вдохнувшего жизнь в аристократический город, теперь оживающий благодаря туристской толпе, биеннале, кинофестивалю и карнавалу.
Венецианская культура XVIII века почти попадает в этот ряд. Со времени Belle Epoque Венеция вошла в моду и ее воспринимают как теплицу западной культуры, где среди фантастических цветов и растений длится беспрерывный карнавал, а за стеклами оранжереи маячит страшный скелет европейской реальности, Memento mori XIX века, разбившего хрупкие стекла, отделявшие венецианскую жизнь от действительности. С нашествием Наполеона лютый холод объял жемчужину Адриатики, и она погрузилась в глубокий летаргический сон. Наше время увидело в венецианской культуре галантного века новые черты.
В искусстве Каналетто, необычайно популярного в конце 80-х, рассмотрели в первую очередь рационализм Просвещения, желание сконструировать город Золотого века, одновременно утопический и реальный. "Венецианский рационализм", введенный в обиход исследователями, оказался более человечным и мягким, чем его французский тезка. Поклонение разуму никогда не могло сделаться здесь культом, требующим кровавых жертв, как то произошло в революционной Франции, из-за терпимости и ироничности венецианцев. Тонкая игра венецианского ума, умевшего превратить законы Ньютона в чтение для дам, как это случилось в известном трактате венецианского интеллектуала Франческо Альгаротти, пленила постмодернистское сознание.
Выставка, посвященная Венеции восемнадцатого века, состоявшаяся два года назад в Лондоне и в Вашингтоне, заканчивала венецианскую культуру не творчеством певцов венецианского заката, Гварди и Тьеполо-сына, а работами Белотто, Кановы и Пиранези, которые перекидывали мост в XIX век. Тем самым точка в истории Сиятельной республики не ставилась, бидермейер, неоклассицизм и романтизм получали свои венецианские истоки, а сама Венеция в интерпретации конца ХХ столетия делалась скромнее и разумнее.
Венецианцы с этим не хотели мириться. Как видно, им не дает покоя роскошь пиров палаццо Лабиа. Та же выставка, устроенная в Венеции, акцентировала внимание не на просвещенных салонах Дзанетти и Альгаротти, а на все тех же бучинторо, регатах, джоведи грассо и прочих празднествах. Венецианцы явно предпочли пышный конец заслугам поступательного развития, как Клеопатра — смерть царицы жизни пленницы. Выставка Тьеполо, ее невероятный размах и блеск еще раз доказывают, что Венеция не хочет воспринимать искусство просто как искусство. Искусство Венеции — это величие самого прекрасного города в мире.
Среди искусствоведов долго шли споры о том, какое стилистическое определение больше подходит искусству Тьеполо: барокко или рококо. Унаследовал ли он мощь семнадцатого столетия, неожиданно сказавшуюся в более хрупком и нежном XVIII веке, или воспринял новые веяния, став декадентом, рефлексирующим для немногих. Сейчас на этот вопрос отвечают двусмысленно. Но выставка в Венеции однозначна. Тьеполо — наследник Рубенса и Бернини, путник запоздалый для своего времени. При таком утверждении сразу же встает вопрос о том, насколько возможно было говорить языком Рубенса и Бернини, когда лучше понимали Хогарта и Шардена.
В своей статье в каталоге выставки "Тьеполо и художественная культура сеттеченто в Европе" Дональд Познер, сравнив между собой два произведения XVIII века, росписи Тьеполо в резиденции архиепископа в Вюрцбурге и "Лавку Жерсена" Ватто, затем остроумно проводит искусство Тьеполо по европейским дворам, рассуждая о том, насколько оно могло бы быть востребовано в Париже или в Лондоне. То, что кроме Вюрцбурга в Германии и Мадрида в Испании Тьеполо работал только в Северной Италии, доказывает, что его живопись была искусством аристократических дворов, связанных с Габсбургами, то есть искусством Дон-Кихотов или, говоря по-марксистски, анахроничным феодальным пережитком.
Проанализировав все "за" и "против", что могли возникнуть по поводу Тьеполо в голове английских вигов и французских монархистов, Познер пришел к выводу, что Тьеполо был вполне приемлем для всей Европы, хотя и мог бы подвергнуться критике со стороны Дидро или Лессинга. Триумф Тьеполо и величие венецианской славы становятся, таким образом, прославлением идеи общеевропейского единства, и крылатые славы, трубящие в его апофеозах, возносят хвалу не только семейству Барбаро и испанскому королю Карлу III, а величию Европы и европейского духа.
В одной из самых блестящих сцен фильма Феллини "Казанова" старый, в кружевах и голубом атласе, Казанова читает пышные велеречивые стихи Тассо толпе молодых немецких аристократов, одетых в темные невыразительные одежды нового, прагматичного девятнадцатого века. Вежливые любопытные слушатели эпохи буржуазного бидермейера едва сдерживают нарастающий смех. На выставке в Ка Реццонико собрана и инсталлирована "Комната Тассо", декорированная Тьеполо полотнами на сюжеты из "Освобожденного Иерусалима", — фантастическое зрелище, полное поэтических преувеличений, избыточного красноречия и неимоверной красоты. И сегодня толпа бидермейеровских зрителей рукоплещет декламации Тьеполо, словно извиняясь за былое осмеяние Казановы.
АРКАДИЙ Ъ-ИППОЛИТОВ