В Петербургском Большом драматическом театре им. Г. А. Товстоногова состоялась премьера "Антигоны" Жана Ануя в постановке Темура Чхеидзе. О чем сейчас можно ставить эту излюбленную шестидесятниками интеллектуальную драму? О нравственном праве человека сказать режиму "нет"? О конформизме, толкающем на то, чтобы сказать "да"? О "грязной работе" политиков, уродующих собственные души? Судя по всему, ни одна из этих "дежурных" тем больше не кажется режиссеру актуальной.
В истории театра были спектакли про маленькую Антигону, бросившую вызов государству и решившую вопреки всему похоронить брата и выполнить нравственный долг. Были про ее дядю Креона, добровольно принимающего на себя издержки "грязной работы". Спектакль Темура Чхеидзе сделан не про Антигону и не про Креона. Дуэль между ними, составляющая стержень пьесы, не становится действенным центром, хотя Мария Лаврова добросовестно изображает бескомпромиссного подростка, а Олег Басилашвили с искренней болью проживает в роли политикана Креона внутренние перипетии собственной депутатской судьбы. Скорее всего, экзистенциальная трагедия поставлена грузинским режиссером про невозможность трагедии вообще.
"Антигона" была написана в 1943 году и впервые показана в оккупированном Париже. Циничная философия Креона тогда однозначно воспринималась как коллаборационистская, вызов Антигоны — как предвестие Сопротивления. Но главным в спектакле было ощущение краха прежнего миропорядка, мрачная атмосфера реквиема. Спустя полвека Чхеидзе вновь трактует пьесу как реквием, но только без трагических обертонов. Развалины греческого храма на фоне просветленного неба, по которому неторопливо проплывают облака, отчетливо ассоциируются с обломками империи, с концом грандиозной эпохи, когда все баталии уже отошли в прошлое и остается только совершить похоронный обряд. Антигона, разумеется, носит просторный джемпер и джинсы, Креон — уютную вязаную кофту, а стражники — черные "косухи".
Отказ решать конфликт в пользу той или иной стороны равнозначен отсутствию выбора. Невозможность выбора, в свою очередь, определяет предрешенность происходящего. Одним из главных персонажей закономерно становится жена Креона Эвридика, которая за весь спектакль не произносит ни слова (Марина Старых). Ей отведена роль безумной сомнамбулы, провидицы, судьбы (вязанье в руках отождествляет ее с паркой), знающей заранее исход действия и лучше других понимающей бессмысленность борьбы перед всепобеждающей небесной голубизной и вечным покоем.
Когда-то Фаддей Зелинский назвал "Эдипа в Колоне" Софокла "трагедией благодати". Чхеидзе попытался сделать "трагедию благодати" из "Антигоны" — не случайно голубое небо занимает весь задник, а одним из лейтмотивов становится фраза Хора: "Трагедия успокаивает". Как всегда, замысел режиссера вполне внятен, актеры работают достойно, а мизансцены изящны. Однако, лишив конфликт Антигоны и Креона нерва и напряжения, Чхеидзе вынул из пьесы хребет, и она как будто обмякла в его руках. Потерял ритм блестящий ануевский диалог, провисло действие, многие сцены оказались невыносимо риторичными и заставили думать о том, что трагедия (во всяком случае в таком ее виде) не только успокаивает, но и усыпляет.
"Антигона" в БДТ не может скрыть своего равнодушия к тем вопросам, которые вдохновляли Ануя. Она не претендует ни на катарсис (невозможный, как известно, без сострадания и страха), ни на настоящее интеллектуальное напряжение (к чему жаркий спор, если результат его заранее известен и персонажам, и режиссеру, и зрителям?). В этом смысле "Антигона" является весьма симптоматичным спектаклем не только о конце великой эпохи, но и о конце трагедии как таковой, об исчезновении нравственного запала, об угасании азарта борьбы. Симптомом усталости, в том числе и усталости театра. Только расстояние от усталости до благодати такое же далекое, как от голубого задника до небес.
КАРИНА Ъ-ДОБРОТВОРСКАЯ